обернулась с лучистой улыбкой:

— Спасибо…

— Ну, теперь других давайте моих племянников.

Михаил щедро одарил всех — Марийке с Данилом привез ворох всякой одежды и игрушек. Кате подал невиданной красоты шаль с кистями, а Петровану плотного синего бостона костюм.

— Миша, Миша… — только и выговаривала Катя сквозь наворачивающиеся слезы, жалобно и беспомощно. — Да ты чего же… Зачем столько… Это ж какие деньги надо!

— Я ж там работал, Катя, а не баклуши бил. Тюрьма-то — она только для преступников. А вот тебе мой самый главный подарок.

И он протянул ей небольшую коробочку. Катя понимала, что там какая-то драгоценность, невольно отступила назад.

— От ты, как Фрося будто. Так то ребенок. Держи.

Катя подрагивающими пальцами раскрыла коробочку и осела на стул — на бархате лежали большие, крученого золота серьги с искрящимися камнями.

— Это ж… они ж… алмазные! — выдохнула она с неподдельным испугом.

— Да, сказали в магазине, что будто бриллиантовые, — улыбнулся Михаил.

— Да у меня ж… и дырок в ушах нету.

— Теперь проколоть придется.

Оставив коробку с украшениями на столе, Катя поднялась и как пьяная опять упала на плечи брата, глухо зарыдала, затряслась. Михаил, как недавно сама Катя, широкой и сильной ладонью мял ее волосы и говорил:

— Все беды наши, Кать, кончились. Кончились! Теперь жить будем.

… Через час в дом к Макеевым набился чуть не весь колхоз. Петрован лишь растопил печь, но приготовить они с Катей ничего не успели, да в этом не было и надобности, люди натащили всего сами — и солений, и жарений, и спиртного. И Катя и Петрован от такой людской щедрости поначалу были ошеломлены и растеряны, ведь, — как ни крути, срок отбывал он все-таки за убийство человека, только сам Михаил все принимал как должное, и он же сказал сестре:

— Они ж не за меня, Катя, а за тебя радуются.

— Ох, не знаю, Миша, ничего-то я не понимаю! — воскликнула она. — Все, все на свете почему-то переворачивается.

— А все, кроме человеческого понятия.

Это сказала Лидия Пилюгина. Михаил обернулся к ней и подтвердил:

— Правильно.

Лидия Пилюгина пришла к Макеевым в гости первой, она понимала, что ей надо было прийти вперед других, принесла бутылку водки, кусок розового сала и миску красных соленых помидоров, сказала:

— Вот, Михаил… Примешь ли? — И тут же, глядя ему в глаза, поставила условие: — Только чтоб от всего сердца. Да об Артемии, обо всем прежнем нам с тобой никогда не говорить.

Михаил какое-то время помедлил. Лидия добавила:

— Мы вон с Катериной давно порешили — не было ничего промеж нас с нею прежнего, да и все.

— Приму, тетка Лида, — сказал Михаил, не отворачивая глаз.

— Тогда, Катерина, подай-ка нам стаканчики…

Эта выпитая Михаилом стопка была едва ли не последней, чокался он потом со всеми, чуть пригубливал и говорил:

— Спасибо большое за привет… За Катю вам всем спасибо.

— Да что говорить-то! — воскликнула на это Легостаиха. — Это бабам надо Катерине в ноги кланяться. На каждую у ней души да тепла в такое лихое время хватило. А тебя с возвращением. Если честно сказать, а более ничего и не говорить, так жалели и ждали мы тебя, Михаил.

И Легостаиха, сильно сдавшая и постаревшая за последние годы, выпила целых полстакана.

Раздвижной стол, поставленный в горнице, всех не вмещал, часть людей толпились вокруг него, стояли у стен, а в кухню входили все новые гости, Катя и Петрован метались к каждому, угощали, и каждый говорил им:

— С праздником вас! С возвращением Михаила. С радостью большой.

А откуда Михаил возвратился и по какой причине столько лет отсутствовал — об этом никто ни одним словом даже и не обмолвился.

Наконец Петрован усадил жену за стол рядом с Михаилом. «Ладно, ладно, с остальными да кто еще подойдет я сам покружусь, а ты пристала, попразднуй-ка с братом!» — сказал он ей. Пьяный веселый говор поднимался все выше и выше, послышались уже и песни было, и вдруг все смолкло, сперва на кухне, а потом в комнате — через порог шагнул Степан Тихомилов.

Катя невольно поднялась, а Михаил, державший на коленях трехлетнего Данилку, лишь передал его сидящей рядом с ним Лидии — та с готовностью протянула к ребенку руки — да изумленно поглядел на сестру.

— Мишенька… Я не успела тебе сказать… — промолвила она.

В дверях комнаты застыл Петрован, а за ним стояла, разматывая платок, Мария.

— Что ж… здравствуйте, — в полной тишине хмуро произнес Степан.

— Ты ж, Катя, писала… что похоронная… — проговорил Михаил, ошеломленный.

— Он вчера… ой, позавчера уже приехал.

— Да как же?! Откуда?

— А с того света, — оглядывая горницу, усмехнулся Степан. Он был сейчас чисто выбрит, в свежей рубашке, в поношенном, но хорошо отглаженном пиджаке.

— Был на том, теперь на этом. Ну-к, пусти меня, Петрован, — энергично проговорила из кухни Мария и, войдя в комнату, распорядилась: — Принимай, Катерина, гостя. И всем нечего воздух ртом ловить. Вопросы да расспросы потом, а счас гулять надо. Ну, здравствуй, Михаил Данилыч. Меня-то помнишь, тетку Маруньку?

— Да помню.

— А ты — экий парнина вымахал. Это ж сколько тебе годков теперь?

— Двадцать два вроде.

— Вроде Володи, а зовут Михаил. Ну-к, где наши места, потеснитесь. Садись, садись, Степан, нечего хмуры-то разводить, вот сюда, меж Михаилом да Лидией садись.

Вывалив целый ворох слов, Мария будто заткнула ими ту дыру, откуда пролилась тишина, снова закачался, возникая, говорок.

Михаил налил Степану водки.

— И вправду будет время теперь все друг о дружке расспросить. С возвращением тебя, дядя Степан.

— Что ж, и тебя…

— Лидия, там вон холодца положь, помидорчиков… — протянула Катя чистую тарелку Пилюгиной. Та, придерживая одной рукой ребенка, другой ловко наложила закусок, поставила перед Степаном.

— Вот я сама и застольное слово скажу, — подняла граненый стакан Мария. — Жизнь вон, она, как кипяток, кого не обжигает! Да только от брызгов этих кто свалится, тот и сварится…

— Это она про меня… — усмехнулся Степан.

— И про тебя покуда! — воскликнула Мария. — Я с тебя вчерась весь день да седни все утро вареные-то лохмотья скоблила.

— До живого-то мяса добралась? — спросил кто-то со смешком.

— Доберуся! — пообещала Мария. — Так я чего говорю? Хотя вы, понятно, и пили за них, да еще разок за Катерину и Михаила давайте-ка, которые вот все же нашли в себе силы и в кипяток с головой не свалились.

— Так, Маруня! Вы ведь и поддерживали. И ты вот тоже сколько меня… — подала голос Катя.