приехал пушечный мастер Яков с женой, пушечник тоже Павел Дебосис, серебряник Христофор — грек — с двумя учениками, мастер Олберт из Любека, мастер Карл с учениками из Милана, мастер резных дел Райко — венецианец, грек Арганнагой, приехал капеллан белых чернецов Августинского ордена Иван Спаситель, что потом сложил духовный сан и женился на москвичке, приехал стенных дел мастер грек Мануил Ангел. Да много еще приехало их — славных мастеров палатных, каменных, стенных дел…

Вставали по одной башни Кремля — не в один день Москва строилась!.. Встала башня Свибловская, с тайниками да с подземными ходами, что построил Антоний Фрязин; за этой — башня над Боровицкими воротами, потом башня над воротами Константино-Еленинская. Марко Итальянец построил башню Фроловскую. Встала башня Беклемышевская, потом башня над воротами над рекой Неглинной — Собакина. Башни стали соединяться стенами, а тогда увидели, что старые дворцы в Кремле рушили красоту общего вида.

Пошла затем и стройка каменных палат по образцу Константинополя и Рима. Выросла Грановитая палата, сводчатая, расписанная. И удивительным теперь стало казаться не то, что начинались стройки, а то, как быстро они заканчивались, и то, что дальше уже нельзя, невозможно было не строить.

Кремль на холме, на остроге между Москва-рекой да Неглинной-рекой стал, как белокаменный, золотой да цветной остров среди моря деревянных изб Москвы, отделенный от них рекой Неглинной да канавой от Красной площади. Над Неглинной, над канавой стояли еще, стучали, шумели, работали день- деньской мельницы да торговали тысячи лавок и ларьков с разным товаром. И вышло от великого князя Ивана Васильевича Московского повеление:

— Снести напрочь вокруг Кремля все строения для того, чтобы не мешали бы они видеть его красоту, да еще, чтобы жестокие пожары московские не забрасывали туда своих головней и искр, убрать все лавки, дома, церкви, мельницы на 109 сажен вокруг новых стен Кремля.

И это было опять новое для Москвы: государство предъявляло свои особые, высшие права, показывало свою особую силу, несло высокую красоту. Заворчали впервые по Москве старики, что-де кто вокруг Кремля место расчищает — неправо дело творит… Беда-де это для всей земли! Стали ломать да валить вокруг Кремля церкви, нарушать старые кладбища. К чему? Кости-де мертвых, что там лежали, правда, вынуты, унесены на Дорогомилово, ну, а телеса-то тут остались, в земле, они разошлись в персть, в землю. И на тех-де перстяных местах нынче стала Софья-княгиня сады садить! Где престолы церковные стояли да жертвенники, ныне те места не огорожены, ино-де и собаки на то место ходят, да и всякий скот… Ох, к худу все это!

Росла, строилась Москва.

Особенно одолевали теперь Ивана Васильевича две заботы: Новгород Великий да Ордынское царство… Чего и Кремль строить, если тех забот не избыть!..

Господин Новгород Великий гвоздем сидел в груди Москвы, Ордынское царства охватывало собой всю русскую землю негасимым тревожным полымем вот уже близко триста лет.

И беды те надо было избыть так, чтобы ничего самим не потерять, чтобы еще крепче стать от этого. Решить сперва надо было дело с Господином Великим Новгородом, ввести его вольные земли накрепко в силу и оборону Москвы — тогда можно было бы переведаться и с ордынским царем.

А велики же земли были у Новгорода — и побережье у Варяжского моря, и на север к Студеному морю, и Заволочье; и к самому Каменному поясу — Уралу, к Вятке — Хлыновому… Да и Господин Великий Псков был с Новгородом одного поля ягода — он тоже не по душе был новой Москве.

На Москве государь сидит великий, а на Новгородской да на Псковской землях мужики вечем правят, с западными землями торгуют, сами они обыкли своими князьями ворочать, воли своей избыть никак не хотят. Уже однова Иван Васильевич ходил войной на Новгород Великий, перед тем как Софье прибыть на Москву. Московские рати с кличем; «Москва! Москва!» — уже громили новгородцев на реке Шелони. Уже посажены были туда московские великокняжьи наместники. Однако Новгород тогда разорен не был: это было бы разорением самой русской земли.

Иван Васильевич, отъезжая тогда от Новгорода, дал время новгородцам посмотреть, куда им идти, подумать, куда течет время… Не шевельнул он тогда ни грозной боярыни Новгородской Марфы Посадницы, ни всего ее рода Борецких, ни бояр, ни купцов новгородских… Новгород продолжал жить по старине, шумно и вольно, а вящие его люди втихомолку подумывали, как бы сыграть против Москвы, перейти под руку польского круля Казимира — тот был готов насулить новгородцам всяких вольностей.

— Опирайся, царь Иоанн, на слабых! Малые — твоя сила! — звенели и звенели по-прежнему слова старого Димитрия.

Мало-помалу Москва стала для новгородских меньших людей местом, где можно было искать управы на сильных, на бояр, на богатых. В Новгороде оставалось еще вече, звонил еще на Ярославовом дворе вечевой колокол, созывая новгородцев на народные собрания, однако вече давно уже перестало быть силой народа. На вече хозяйничали знатные, богатые, сильные да ловкие, обижали малых, а великий князь Московский стал держать в Новгороде суд и расправу, заступу за обиженных против сильных людей, против тайных и лукавых сторонников Казимира, против торговой ганзейской политики богатеев.

Через два года после приезда в Москву Софьи великий князь Московский снова побывал в Новгороде в зимнюю морозную пору, куда по легким санным дорогам с ним ходило и войско. Ставленник новгородской головки — вящих людей — Феофил встретил его с крестом у Софийского собора. В Новгороде заварились веселые пиры, великого князя чествовали новгородские сильные люди. А улицы, просили его разбирать свои дела с сильными людьми, выкладывали до последнего все, что творилось в Новгороде, обвиняли вящих людей в разорении.

— Они нам не судьи! — кричали новгородцы перед великим князем. — Они волки и хищники! Ты наша заступа! Ты нам судья!

Дело велось умной рукой. Великий князь Иван Васильевич опять отъезжал к себе на Москву, в Новгороде же начала быстро расти партия московских сторонников. Чтобы каша упрела — требовалось только ждать.

Прошло еще немного, и на Москву отправились многие люди новгородские в целом посольстве — прося уже прямого суда над новгородскими политиканами, которые и своевольничали и явно вели крамолу, питали измену. Одновременно с посольством прибыли и новгородские бояре, но они не сами ехали — их вызвала Москва: держать ответ в предъявленных обвинениях. Да еще приехали от Новгорода Великого прямые послы от всенародного веча Назар Подвойский и Захар и ударили челом великому князю Московскому.

— Государь, великий князь Иван Васильевич! — объявил дьяк веча Захар. — Господин Великий Новгород просит тебя быть не господином, а государем нашим!

Выходило, что новгородцы сами звали великого князя Московского править Новгородом! Люд новгородский прежде всего стремился к единству русских людей между собой, понимая, что только единство давало силу, а сила — надежду… От вящих людей надеи народу не было ни в чем, Князь Иван Васильевич тогда послал в Новгород богатыря боярина своего Федора Давыдовича спросить у новгородцев допряма:

— Через ваших послов — Назара да Захара — вы просите, чтобы великий князь Московский был бы у вас государем. А что же вы под этим разумеете? То ли, что вы мне крест целовать хотите, как единому вашему властителю, законодателю, судье? Или то, что хотите вы отдать мне, великому князю вашему, двор Ярославов, где собирается вече, чтобы там бы жили мои наместники? Чтобы вам других тиунов не знать и не привечать, кроме тех, которых я пошлю вам с Москвы?

Как от свечки в порохе, взорвался Новгород от прямого вопроса. Закипели страсти, выметнулось окончательно все наружу, что ещё оставалось затаенного в душах. Да, выходило, крепко зажали вече вящие люди! Сторонников Москвы брали в топоры, топили в Волхове и сами стали уж кричать открыто, что спасение-де только в Польше.

Московские послы стояли по домам в Новгороде, видели все, все слышали: по ночам к ним втихаря