тряпку. Мы ее в воду. Думаешь, уйдет. Не может, говорю, со злости пасть разжать. Одно слово, собака!.. На, тебе! На!
Мальчишка ударил рыбой по камню, потом схватил свободной рукой другой камень и ударил им по рыбе. Она оторвалась от пальца, шлепнулась на гальку, разок подскочила и замерла.
— А, верно, здоровая! — победно сказал мальчишка. — Ну, я пошел. Пока.
Он подобрал свои удочки и деловито зашагал по тропинке в гору, к городу.
Николай тоже сказал «пока», постоял, посмотрел на распластанную, недвижимую рыбу и не спеша двинулся по берегу, в обход скалы, на Чумку.
Глыбы камня нависали над узенькой тропкой. По камню змеились трещины, и казалось — не только от дуновения ветра, от звука может обрушиться вниз сокрушительная громада.
Николаю представлялась на тропинке любимая — крохотная грациозная фигурка — и становилось страшно за нее. «Надо уговорить Леночку перенести наши встречи в другое место», — в который раз решал Николай. Однако, встретившись с ней, он как бы принимал ее под свою защиту и о решении куда-то перенести встречи — ему с нею было хорошо везде — попросту забывал.
А сейчас без нее лезла в голову всякая чепуха. Вспоминались рассказы старожилов о Чумке. Будто она так потому и названа, что в давние времена, в периоды страшного чумного мора, со всего города свозили сюда трупы, складывали на берегу штабелями... Разгулявшиеся волны уносили покойников для погребения в открытое море...
Мрачное место, мрачные мысли. И все потому, что Лены нет.
Тропинка, теснимая скалою, оборвалась, юркнула в воду. Чтобы не дотрагиваться до выпирающей пыльной известковой стенки, Николай начал перепрыгивать с голыша на голыш, балансируя, сосредоточенно глядя себе под ноги. Так с потупленным взглядом он и обогнул скалу, очутился в самом центре Чумки.
В первую минуту Николай не заметил, что в этой тесной, мрачной, как подземелье, всегда безлюдной бухточке сейчас он — не один. А тот, кто был здесь — невысокий, немолодой уже человек в железнодорожной форме, — сразу же увидел Николая, будто знал, что он должен прийти, ждал его и вместе с тем очень не рад его приходу. Он скользнул по стройной фигуре моряка злым взглядом, сделал еле уловимое движение уйти, передумал и, уже не таясь, хлопнул в ладоши, будто отряхивая руки, а потом с независимым видом заложил их за спину.
Услыхав хлопок, Николай поднял голову.
Шагах в двадцати, на камне, где они часто сиживали с Леночкой, стоял человек в такой позе, которая ясно говорила, что он уходить отсюда не собирается.
«Через пятнадцать минут придет Леночка, надо этого субъекта спроваживать поскорей. Но как? Может, он тоже назначил свидание...» Николай стал рассматривать незнакомца с пристрастием. Низкоросл и некрасив. Но расфранчен: новые гимнастерка и брюки. Неизвестно, почему в груди Николая поднималась самая настоящая неприязнь к этому опрятно одетому железнодорожнику. «Вырядился, так и иди себе н
Но тот упорно не уходил и, судя по всему, так же, если не больше, чем Николай, хотел остаться один. Сначала он стоял с безразличным видом, потом начал нетерпеливо постукивать каблуком, потом спрыгнул с камня, спустился к пушистой гряде высохших под солнцем водорослей, перешагнул через нее и затопал прямо по воде.
— Нырнешь, спасать не буду, — удивляясь тому, как хрипло и зло прозвучал собственный голос, крикнул Николай.
Незнакомец не ответил, продолжая топтаться в воде.
Это было уж вовсе ни на что не похоже! Николай в несколько прыжков преодолел расстояние, разделявшее их.
— Ты что ж, даже говорить не хочешь?
— А что тебе сказать? Иди своей дорогой... Я, может, делом занят...
— Делом? Оно и видно...
— Ты нашей службы не знаешь.
«А ведь и в самом деле не знаю», — подумал уже примирительно Николай. Ему стало стыдно, что он ни с того ни с сего накинулся на человека.
Железнодорожник между тем вылез на сухую гальку.
— Правда, шел бы ты, куда идешь... — лениво процедил он.
Не ожидай Николай Леночку, он не преминул бы воспользоваться советом. Но сейчас ему некуда уходить — он ждет Леночку. Он так и сказал:
— Я тут должен встретиться с девушкой. Понятно?
Незнакомец прищурился, опять прихлопнув, потер руки — у него была такая привычка, сразу же отмеченная Николаем.
— Вот так совпадение, — сказал он. — Я ведь тоже девочку жду. Ты что же думал: мне доли нет?
— Нет, почему же... Не думаю я так. Всякому своя доля. Но знаешь, если бы я тебя попросил все-таки уйти. Я не могу... Моя Лена будет вот-вот...
— Твоя Лена? — железнодорожник ухмыльнулся. — А не слишком ли долго ты, моряк, в плаванье был?
Бывает с человеком: что-то его беспокоит, он что-то делает неизвестно почему и как. А потом вдруг, в одно мгновенье, все покажется ясным: и причина беспокойства и причина сначала было совершенно беспричинных поступков. Вот так мгновенно осенило Николая: измена! Ждал он любимую. Имена вырезал. «Лена и Николай» хотел вырубить навек... Успел только «Лена» вырезать... А после оказывается не «Николай» — другое имя надо ставить. Вон его имя...
— Как тебя звать? — стискивая кулаки, прохрипел Николай.
— Это тебе еще зачем? — переменился в лице незнакомец.
— Говори. Говори. Я в бабкин поминальник тебя запишу, как прикончу.
И откуда такие отжившие слова брались у Николая Гривцова, двадцатидвухлетнего юноши, матроса комсомольца?! Черной душной тучей надвинулась на него ревность, помутила разум. Помимо воли, он подкреплял возникшую и принятую за истину догадку случайными обстоятельствами. Лена не показалась в четыре из-за того, чтобы позднее беспрепятственно встретиться с другим. И на кого променяла? Недаром как взглянул на него — возненавидел. Разделаться с ним, избить — против этого властно возникшего желания Николай не в силах был устоять.
Набычившись, он двинулся на врага. Увидев перекошенное лицо Николая, железнодорожник попятился:
— Постой! Погоди!..
— Кишка тонка? — взревел Николай. — Я тебя за Лену отделаю до блеска, собака...
Собака. Конечно же, — собака, какую только что видел Николай пойманною мальчишкой рыболовом. Как парень ловко разделался с гадиной, когда она его укусила: об камень, камнем... Теперь вон она валяется вверх пузом...
— Сейчас я тебя, — приговаривал Николай.
Незнакомец отступал, неуклюжими прыжками пятился, пока не уперся в стенку. Рука его, что-то судорожно сжимая, зашарила за спиной по известняку. Лоб пересекли морщины — он старался, но никак не мог дотянуться до еле заметной трещины, прорезающей скалу. Николай в остервенении не замечал его усилий. Он лез с кулаками. Тогда незнакомец скривил губы в заискивающей улыбке.
— Товарищ дорогой, так я ж не твою Лену жду. Маню или Катю жду. Мне все равно...
Николай остановился. Незнакомец выбросил руки из-за спины, хлопнул, отряхнул привычным жестом, начал одергивать гимнастерку. И в глаза Николаю тут бросились сигнальные флажки, какие бывают у всех проводников, но только без палок — просто маленькие цветные полотнища, заткнутые у него за пояс. Это их он только что пытался спрятать в расщелине...
Николай сразу поверил сказанному «не твою Лену», сразу понял, что догадка о Лениной измене — отвратительная чушь. Но это не примирило его с незнакомцем. На смену ревности, которой он успел уже мучительно устыдиться, встал вопрос. Этот вопрос встал бы раньше, не поддайся он, комсомолец Гривцов,
