— Саксаул понимать надо, — философствовал Сатаров. — Саксаул пески держит. Саксаул плов готовить можно.

— Угостил бы я тебя тем пловом. Дерево ж...

— Дерево саксаул сруби, костер положи. Джейрана застрели, — Сатаров указал на вымахнувшее на гребень бархана грациозное животное. — Котел положи. Плов получится, тебя палкой не отгонишь...

— Хитер, — Борис облизал пересохшие губы. — А рис ты из той долины захватил, где теперь его не сеют. Так, что ли?

Сатаров только было раскрыл рот для ответа, как старшина хлопнул себя по лбу и воскликнул:

— Вспомнил! Все время вот вертелось, покоя не давало... А сейчас вспомнил. Я, оказывается, читал о долине Белого Потока. Экспедиция там работала. Ценные ископаемые искала. Нашли флюорит... Это такие прозрачные, прозрачней стекла, камни. Правильно вы сказали, Сатаров, как воздух. В оптике незаменимы. Для прицельной установки, например, идут...

Поговорили о флюорите. Вернее, старшина рассказал солдатам обо всем прочитанном им о геологической экспедиции. Борису понравилось даже само название: флюорит.

«Прозрачный, как воздух, камень... И каких только диковинок нет на свете! — думал он. — И до всего-то люди докапываются». Он даже слегка позавидовал осведомленности Хромова и Сатарова. Причем поэтический рассказ приятеля ему пришелся больше по вкусу, чем суховатый, книжный — старшины.

Машина мчалась между рябых барханов; и саксаул, и кустики верблюжьей колючки попадались все реже. Сатаров начал с беспокойством поглядывать по сторонам.

— Ветер был, — наконец, сказал он.

— Жаль, что его сейчас нету, — откликнулся Борис.

— Очень плохой ветер был. Дорогу песок засыпал.

— Где ты видишь? Дорога, как дорога. Не жалуюсь. Только скука берет. Еду, еду и никого, кроме тебя, не встретил. А ты мне уже надоел...

Сатаров улыбнулся шутке друга и тут же властно положил руку на руки водителя.

— Стой!

Борис и сам видел, что надо останавливаться: порядочный участок пути был занесен песком.

— Да, тут пробуксуешь до завтрашнего...

Сатаров опять-таки оказался прав: свежая рябь на барханах свидетельствовала о недавно пронесшейся буре. Буря нагнала песку на вообще-то неплохую грунтовую дорогу; первым путникам надо было ее расчищать. Хромов приказал вооружиться лопатами.

Солнце палило нещадно. Песок так раскалился, что жег ноги сквозь подошвы сапог. Поработали полчаса, и пропотевшие гимнастерки покрылись искрящейся соляной коркой.

Когда песчаный занос был ликвидирован, Хромов разрешил напиться и поесть. Борис от еды отказался и, хоть это было и не в первый раз на его глазах, с почтительным удивлением смотрел на Сатарова, который, поработав, не разомлел, от еды не устал — уписывал себе хлеб с вяленым мясом за обе щеки...

— Вот что значит местный житель! — Хромов также отметил завидную выносливость солдата. Подождав, пока тот закончит трапезу, он заключил: — Ну, поехали!

Ехали долго в молчании. От жары даже у Сатарова воспалились веки, потрескались губы. И, пожалуй, теперь бы старшина не остановил Нечитайлова, разрешил бы напиться... Даже больше: старшина поймал себя на мысли, что он разрешил бы задержаться, отдохнуть в тени.

Тень? Нигде ее нет ни клочка. Солнце в зените. И это лишь кажется, что песок — не песок, а озеро с прохладной водой...

— Вы знакомы, товарищи, с таким явлением, как мираж? — спросил Хромов и объяснил, что такое мираж.

Сатаров привел несколько примеров, когда мираж сбивал путников с направления, уводил в сторону от караванных троп...

«Все знает парень», — весь во власти какой-то сонной истомы, лениво думал Борис. Он слушал, молчал и вел машину просто по инерции — так его разморило.

И вдруг он впился взглядом вдаль, дернул Сатарова за рукав и воскликнул:

— А это как, по-твоему, не мираж?

На горизонте маячили два всадника.

Они пересекли дорогу, повидимому, не обращая внимания на приближающуюся машину или просто не заметив ее. Зато солдаты и старшина, никого за весь день не встретившие, с любопытством начали разглядывать их.

Всадники ехали стремя в стремя. Казалось, мирно беседовали. Уже можно было определить, что это мужчина и женщина. Он в белом костюме. Она в праздничном наряде: под солнцем переливался всеми цветами радуги шелк платья, сверкало шитье тюбетейки.

— Любезная парочка, — сказал Хромов.

— Разрешите тормознуть, товарищ старшина? А то ненароком помешаем, — ухмыльнулся Борис.

Нет, далеко не мирно беседовали эти случайно увиденные солдатами люди. Мужчина вдруг резко схватил за повод коня спутницы, попытался увлечь от дороги, — они ехали напролом по пескам. Женщина вырвала повод, повернула коня обратно... Руки мужчины вцепились в ее платье... Она стала вырываться.

— Гони! — крикнул Хромов Борису. — Надо помочь человеку.

— Что это? Может, местное явление? — растерянно спрашивал Борис у Сатарова.

Тот не замедлил с ответом. Полуприкрыв глаза тяжелыми темными веками, он спокойным тоном, будто рассказывая одну из своих бесчисленных сказок, произнес:

— В старое время так жен добывали. Увозили насильно. А теперь кому надо? Закон запрещает!

А мужчина тем временем стаскивал женщину с седла.

— Гони! — кричал Хромов.

Борис жал что называется на всю железку. Но ехать по дороге дальше не имело смысла. Пересекши ее, всадники удалились метров на триста в зыбучие пески. Лошади и те шли медленно, потому что увязали при каждом шаге.

— Товарищ старшина, — предостерег Сатаров, — машина потонет. Одной женщине поможем, втроем горе получим: десять дней тащить надо будет.

Борис отлично понимал, что Сатаров опять прав: сверни с дороги — и машина забуксует, засядет в песчаном разливе. Не будь старшины, который занял совершенно иную позицию, с неприсущей ему горячностью крича «гони», он, Борис, пожалуй, положился бы на заключение друга — не ехать, раз не проехать. Повздыхали бы вместе: «Какие случаи среди белого дня случаются. И закон запрещает, а молодец свое гнет: тащит себе невесту. Бескультурье!» — и поехали бы мимо — решайте, мол, сами свои дела, наше, мол, дело сторона.

А сейчас старшина приказывал — повертывай в эту сторону! И все силы ефрейтора Нечитайлова обратились на выполнение приказания. Причем в голове пронеслась первая критическая мысль по адресу товарища: «Ишь, поэтическая душа, счет повел: одна женщина — троим десять дней работы...»

Но машину нельзя было провести по пескам.

— Стой! — крикнул Хромов. — Мы к ним пешими доберемся.

Он открыл дверцу и еще на ходу машины спрыгнул, побежал к борющимся, толкущимся на месте всадникам. Борис, отпихнув замешкавшегося Сатарова, бросился за старшиной.

Двести, триста метров — разве это расстояние для здоровых, молодых людей! Но и Хромову, и Нечитайлову, бегущему за командиром след в след, каждый шаг давался с невероятным трудом. Ноги вязли в песке, будто кто схватывал сапог так, что хоть оставляй его или вытаскивай обеими руками за ушки. Горячий воздух вставал невидимой, но вполне осязаемой стеной — не пускал дальше.

А женщина уже кричала, звала на помощь. Старшина и ефрейтор рвались вперед изо всех сил. Пот катил градом у них по лицам, и было до такой степени жарко, что озноб охватывал тело.

Если б время позволяло, сибиряк Нечитайлов непременно бы вспомнил, как он однажды в полую воду бежал, спасаясь от разбушевавшейся реки. Ноги вязли в снежном месиве, хоть вытаскивай валенки руками, а тело распалилось, несмотря на ледяной ветер... Как сейчас: жара, а озноб — даже зубы стучат...