– Удачи вам, ребята…

Когда самолеты скрылись, десантники – без команд и приказов – снова были готовы двигаться вперед. И пошли. Тарасов и Гриншпун шли впереди колонны.

Зима временно отвоевала свои позиции. Ночью снова были атака морозов, и оттепель отступила куда- то на юг. Каша из снега вновь превратилась в лед. Идти так было легче. Хотя бы ноги не проваливаются в ледяную жижу.

Минут через двадцать боевой дозор доложил, что впереди проселочная дорога. Ненаезженная, хотя следы колес имеются.

Недолго посовещавшись, Тарасов решил двигать по дороге. Если верить карте, оставшейся от Шишкина, дорога должна была вывести к той самой трассе, Демянск – Старая Русса, через которую они с таким трудом совсем недавно прорывались.

И только бригада двинула по ней, как вдруг небо вновь наполнилось гулом моторов.

Опять появились самолеты.

Один «ястребок» и четыре…

Нет, не «Ила». Четыре «мессера». Они обложили нашего с боков, зажали сверху и снизу и, диктуя ему путь пулевыми трассами, отчетливо видными в голубом и прозрачном воздухе, взяли его в двойные «клещи».

– А что он не стреляет-то, а братцы, чего не стреляет? – шептал кто-то. – Патроны, что ли, кончились?

Летчик и правда не отстреливался. Он предпринимал редкие попытки вырваться из «клещей», но пулеметные очереди вновь и вновь преграждали ему путь.

Тарасов понял. Немцы преграждали ему путь. Хотели посадить на свой аэродром.

Вдруг наш самолет резко взял вверх, пытаясь нырнуть под верхнего немца, прижимавшего его к земле. Но не успел, короткая очередь прошила «ишачка». Он задымил и нырнул вниз, полого падая в лес. И рухнул.

«Мессеры» недолго покружили над местом падения советского истребителя и умчались домой.

Тарасов, завороженный безнадежным воздушным боем, вдруг резко очнулся.

– Разведка! Трех бойцов к месту падения! Выяснить и доложить, что с летчиком! И бегом обратно!

Разведчики малеевской роты рванули через заснеженный еще лес в сторону столба дыма…

Десантники, вроде бы уже привыкшие ко всему, растерянно топтались на краю леса. Осенью прошлого года здесь был страшный бой – видны были занесенные снегом траншеи, блиндажи, огневые точки. Посреди поля, склонив хоботы пушек, чернели несколько танков. А в снег вмерзли тела наших бойцов и немецких солдат – везде. На брустверах, у танков, на опушке.

Вот недалеко, у опушки, возле обезглавленной снарядом толстой сосны, валяются немцы с размозженными черепами, с раздробленными лицами. В центре, поперек одного из врагов, лежит навзничь тело огромного круглолицего большелобого парня без шинели, в одной гимнастерке без пояса, с разорванным воротом, и рядом винтовка со сломанным штыком и окровавленным, избитым прикладом. Под закиданной песком молодой елочкой, наполовину в воронке, также назвничь лежит на ее краю молодой узбек с тонким лицом. За ним под ветвями елки виднеется аккуратная стопка еще не израсходованных гранат, и сам он держит гранату в закинутой назад мертвой руке, как будто, перед тем как ее бросить, решил он глянуть на небо, да так и застыл.

И дальше трупы, трупы, трупы… В грязно-зеленых шинелях и стеганых ватниках. Исклеванные воронами и обглоданные волками. Вот и несколько ворон хрипло каркают над полем боя.

Разведчики подошли к летчику, упавшему прямо здесь, на изорванную войной землю. Он лежал в нескольких метрах от дымящего, так и не взорвавшегося своего истребителя.

– Видать, выбросило из кабины, – шепнул один из разведчиков.

Летчик явно был мертв. Не шевелился, не дышал, не стонал… Десантники проверили его карманы – документов, как полагается, не было. Только «ТТ» – личное оружие пилота. Брать не стали. Лишнюю тяжесть только нести.

Десантники отправились обратно.

И где-то через километр они наткнулись еще на одну страшную картину. В то время как там, на поляне, шел бой, в лощине, в зарослях можжевельника, располагалась, должно быть, санитарная рота. Сюда относили раненых и тут укладывали их на подушках из хвои. Так и лежали они теперь рядами под сенью кустов, полузанесенные и вовсе засыпанные снегом. С первого взгляда стало ясно, что умерли они не от ран. Кто-то ловкими взмахами ножа перерезал им всем горло, и они лежали в одинаковых позах, откинув далеко голову, точно стараясь заглянуть, что делается у них позади. Тут же разъяснилась тайна страшной картины. Под сосной, возле занесенного снегом тела красноармейца, держа его голову у себя на коленях, сидела по пояс в снегу сестра, маленькая, хрупкая девушка в ушанке, завязанной под подбородком тесемками. Меж лопаток торчала у нее рукоять ножа, поблескивающая полировкой. А возле, вцепившись друг другу в горло в последней мертвой схватке, застыли немец с молниями СС на рукаве и красноармеец с головой, забинтованной кровавой марлей.

Так их и похоронила метель – хрупкую девушку в ушанке, прикрывшую своим телом раненого, и этих двоих, палача и мстителя, что вцепились друг в друга у ее ног, обутых в старенькие кирзовые сапожки с широкими голенищами.

Один из разведчиков потянулся к кинжалу, но второй остановил его руку, молча покачав головой.

И так же молча и практически бесшумно разведка скрылась в густых зарослях, унеся память об этих местах в своих обожженных сердцах.

А на дороге шел бой.

Впрочем, боем это назвать было сложно.

Дозор засек два вездехода, неторопливо двигавшихся по проселку. Десантники неторопливо рассыпались по обоим краям дороги и залегли. Когда вездеходы с эсэсовским патрулем втянулись, с обеих сторон ударили пулеметами, и все было кончено за несколько минут.

Каким-то чудом уцелел один офицер, которого сейчас и допрашивали Гриншпун и Тарасов. Как и следовало предполагать, немцы патрулировали все дороги, надеясь перехватить в очередной раз ускользнувших тарасовцев. В общем, ничего нового.

Когда Тарасов отошел в сторону, а Гриншпун кивнул своим автоматчикам, один из прибывших разведчиков вдруг выступил вперед и сказал:

– Товарищ капитан, разрешите нам! Мы…

– А вернулись! – перебил его Тарасов. – Ну что там с летчиком?

– Погиб… А еще… – И разведчики, волнуясь и перебивая друг друга, рассказали о том, что видели.

Тарасов и Гриншпун играли желваками, слушая рассказ. После рассказа о санроте Тарасов махнул рукой, а Гриншпун разрешил:

– Действуйте, только быстро!

С немца стащили шинель, потом штаны. Мундир оставили. Потом в одних подштанниках привязали к дереву. Тот в ужасе вертел головой и что-то лопотал.

– Мутер, мутер… Будет сейчас тебе мутер, да не вертись ты! – Один из бойцов ударил коленом эсэсовца в пах. Тот заскулил от боли, но дергаться перестал. Второй боец в это время вытащил из немецкого френча записную книжку. Вырвав из нее листок бумаги, написал на ней немецким же химическим карандашом:

«За чем придешь – то и найдешь!»

И приколол иголкой над нагрудным карманом.

Затем подумал, вырвал еще один лист и написал крупнее: «СОБАКА!» Приколол рядом.

Когда офицера привязали, третий разведчик подобрал со снега чей-то еще блестящий клинок и прочитал на нем надпись:

– Майне ере хайст тройе… Это что значит, Вань?

– Его честь – его вера. Или верность. Да кто ж этих гансов, Коль, разберет, – ответил Ваня.

– Верность, говоришь? – Разведчик задумчиво повертел кинжалом и внезапно резанул немца этим клинком по горлу. – Эх, фюрера бы ихнего так…

Немец задергался, захрипел…