– Валенки обледенеют.

И Жук пошел дальше.

Бойцы, слышавшие диалог, немедленно заржали. А ведь и впрямь. Ночью до минусовых температура еще опускается. Уснешь в мокрых – скукоживаются, обледеневают. У большинства валенки уже истерты до дыр. Вон, пацан сидит, пытается из обломка лыжи к дырявой подошве дощечку примотать. Проволочкой.

– Ботинки бы взял с убитых, – сказал ему капитан.

– Не могу, товарищ капитан…

– Да сиди, сиди. Экономь силы. Почему не можешь?

– Мама не велела с мертвых брать, – ответил боец и продолжил свое нелегкое дело.

– А босиком по снегу мама велела бегать?

– Нет, конечно, товарищ капитан. Велела беречь себя.

– Вот и береги, боец. Иди к врачам и подбирай себе обувь с убитых. И не майся херней. Бегом! – рявкнул неожиданно комбат.

Боец аж подпрыгнул от неожиданности. Из положения сидя.

– А у тебя чего, Петряев? – Этого Жук помнил.

– Да вот лыжу поломал… – вздохнул ефрейтор Петряев.

– А на хрена бинтуешь?

– Так больше нечем, товарищ капитан!

– Думаешь, поможет?

– А я не попереком, я вдолем сломал, товарищ капитан, – удрученно вздохнул Петряев.

– Ты как умудрился-то? – удивился комбат.

Вместо ответа ефрейтор только пожал плечами. И продолжил бинтовать длинную трещину, расколовшую лыжу до самого крепления.

– Думаешь, пройдешь по этой чаче? – кивнул Жук на окружающую грязь.

– Имущество-то казенное, товарищ капитан! – хозяйственно ответил ефрейтор. – Как бросить-то?

На это Жук только покачал головой.

И пошел дальше.

Оглядывать свое измученное воинство в грязно-черных, дырявых маскхалатах.

А под утро батальон неожиданно для немцев ударил по позициям, находившимся по другую сторону оттаявшего болота. Как десантники прошли через жижу и топь, волоча за собой раненых, проваливаясь в ледяную топь порой по грудь, никто, кроме них самих, не знает. Боевое охранение немцев тоже об этом рассказать не смогло. Сдохли, сволочи, вырезанные штык-ножами от «СВТ». А не надо спать у костра хваленым эсэсовцам.

И сводный батальон капитана Жука, прорвав окружение, вышел на так называемый «оперативный простор» и пополз к северной дуге Демянского котла.

Не помчался, не понесся, не пошел – именно пополз…

Раз – шаг, два – шаг, раз – шаг, два – шаг…

Сколько таких шагов надо сделать, чтобы пройти семьдесят километров по мокрому снегу?

Примерно восемьдесят тысяч пятьсот шагов. А по времени? Смотря где и как… Не по мягкой земле, не по горячему асфальту, а по апрельскому снегу, проваливаясь по колено, иногда по пояс…

Раз – шаг, два – шаг…

На шее болтается автомат «ППШ». Бьет в грудь диском. При каждом шаге. В одно и то же место.

Раз – удар. Два – удар.

Грудь болит от этих постоянных ударов.

Андрей попытался поправить ремень волокуши, чтобы удары эти смягчались об него. Не очень помогает. Через несколько шагов ремень сползает. Диск автомата снова бьет по одному и тому же месту.

– Живой? – Андрей хрипит примерно через каждые сто шагов.

– Угум, – мычит в ответ раненный в грудь – навылет и всего лишь пулей – раненный. Андрей не знает, как его зовут. Не удосужился.

Иногда Андрей начинает говорить с ним:

– Интересно, нам послевоенный билет выдадут потом? Хотя я бы его на довоенный лучше бы поменял. Ты как считаешь?

– Угум…

– Понятно…

И еще пару шагов.

– Ты только это… Не расслабляйся. Дорога еще долгая. Не близко мне. Тебя звать-то как?

– Угум…

– Угу, угу… – Андрей подтянул ремень «ППШ». Чтобы бил по другому месту. И снова зашагал.

Иногда падал. Идти по талым сосудам весеннего снега несколько тяжело.

Иногда падал специально, чтобы отдохнуть. Усталое тело все же требовало отдыха.

– Сто грамм бы сейчас. И покурить, да? Впрочем, тебе курить не надобно пока. Угу?

– Угум…

– И хлебушка…

– Угум…

– Нормально чего-нибудь можешь сказать?

– Мммм…

– Тоже не плохо… Идем?

– Угум…

Андрей снова зашагал вперед. Колючие ветки подъельника порой били по лицу. Сначала он оборонял лицо рукой. Потом перестал. Тугая веревка волокуш сильно сдавливала грудь. Он просовывал под нее больные ладони в дырявых рукавицах. Но тут же выдергивал их обратно. Слишком больно веревка елозит по волдырям, сдергивая кожу.

Андрей шагал и шагал по следам батальона, незаметно отставая от него.

На второй день он упал.

– Не могу больше. Отдохну часик. Жив?

Раненый на волокуше молчал.

– Помер?

– Ммммм… – подал голос тот.

– Хрен с тобой, – устало ответил Андрей. – Наши потерялись. Иду по следам, пока. Слышишь?

Ответа не было.

На третий день он подполз к березе. Достал штык-нож. Срезал старую бересту. Потом стал отдирать молодую. Под тонкими одеждами березки обнажилось молодое зеленое тело. Он приник губами к этой зелени, слизывая влагу. Потом вгрызся зубами в эту зелень.

– Вкусно. Хочешь? Я тебе срежу кусочек.

Ответа нет.

Сколько времени прошло? Ни Андрей, ни раненый не знали. Потерялись во времени. Хорошо – не в пространстве. В путь они отправились, когда Андрей съел всю свежую кору с дерева. Вроде насытился. Под зеленью свежей коры была сладкая, но совсем не жующаяся древесина…

– …Ты красивый, – шептала она ему тогда. – Красивый и добрый. Пообещай мне, что вернешься, ладушки?..

Он кивал и делал еще шаг.

– Лен, ты потерпи, я вернусь, ты только жди, ладно?

Она шла перед ним. Маня к себе. Она – шаг. Он за ней. Он – шаг. Она от него.

– Вернись, мой хороший…

Иногда он засыпал.

Потом просыпался и снова полз вперед.

Они должны дождаться. Должны!