Сколько у него остается времени? Пожалуй, около суток... пока планер, сделав пару орбитальных витков, не сгорит в атмосфере планеты... Скорость этого аппарата Глеб знал лишь приблизительно, и потому не мог произвести более точные расчеты. Но на поверхности крыльев уже начали вспыхивать редкие звездочки крохотных взрывов. Даже здесь, на этой огромной высоте, отдельные молекулы воздуха сталкивались с планером и превращались в летучие огни — напомнившие Танаеву огни Святого Эльма, встречавшиеся иногда на земных кладбищах.

Кладбище ему уж точно не грозило, и потому он перестал думать о пустяках, целиком сосредоточившись на расчете простенькой задачи: что произойдет раньше? Сгорит оболочка, или он успеет развернуть планер и перевести его на новую траекторию, ведущую к известной одному Шарго цели?

Планер не сгорел. Окутавшись пока еще холодным огненным облаком молекулярных вспышек, он, хотя и не сразу, благополучно развернулся на новый курс.

— Ну, и что дальше? — спросил Танаев в пустоту, не слишком надеясь на ответ. И Шарго, разумеется, не ответил. Он никогда не отвечал, если ситуация становилась критической, и почти наверняка, оставаясь невидимым, с интересом наблюдал за действиями Танаева.

Смотреть, правда, было уже не на что. Закончив маневр разворота, Танаев, скрестив руки на груди, молча смотрел, как начинает плавиться обшивка на плоскостях его планера, вскоре очередь дойдет и до кабины. Совсем скоро огонь доберется до него. Уже сейчас стрелка термометра начала свое неумолимое движение вверх и прошла отметку сорок градусов.

Снаружи теперь ничего не было видно, облако раскаленных газов полностью накрыло кабину, и только если обернуться назад, в вихревом туннеле, окружившем планер, можно было заметить небольшой просвет.

Воздух вокруг аппарата становился все плотнее. Слегка затормозившись от трения об атмосферу, планер несколько потерял скорость, и траектория его полета круче пошла вниз. Элероны, рули и крылья давно сгорели. Сейчас Танаев уже был не в состоянии повлиять на неуправляемый полет планера и, чтобы не видеть неумолимо приближавшийся к его телу огненный вихрь, развернул пилотское сиденье и стал смотреть в то единственное свободное от пламени «окно» позади машины, которое у него оставалось.

В момент гибели ему хотелось последний раз взглянуть на звезды, те самые звезды, которым он посвятил всю свою жизнь. Далекие и равнодушные к его судьбе, они продолжали светить, как светили миллионы лет до его появления на свет и как будут светить через миллионы лет после того, как его не станет.

Картина казалась ему слишком неподвижной, слишком статичной, и оттого еще более равнодушной. Какое дело звездам, величественно несущимся по своим орбитам, до его судьбы? Расстояние до них так огромно, что человеческий глаз не в состоянии заметить их стремительное перемещение в спиралях Галактики. И все же на некоторых из них он сумел побывать, и осознание значительности этого события поддержало его сейчас, помогло справиться с волной деструктивной паники, грозившей разрушить остатки мужества и воли, задавленные животным страхом ожидания гибели.

В конце концов ему удалось взять себя в руки и приготовиться достойно встретить смерть, хотя зрителей здесь не наблюдалось, и никому не было дела до того, в каком психологическом состоянии он ее встретит. Это имело значение для него самого. Даже сейчас, на грани жизни, а может быть, именно на ее грани, человеку важно сохранить самоуважение.

И когда Танаев решил, что он полностью готов к встрече со смертью, среди неподвижных звезд появился быстро перемещающийся огонек.

«Метеорит?» — Но Глеб знал, что на такой высоте над стратосферой метеориты, не успевшие раскалиться от столкновения с атмосферой, невидимы. В таком случае, что это?

Он почти догадался, но старался отбросить надежду, потому что ничто так не разрушает мужество, как обманувшая надежда. Но огонек увеличивался в размерах, приближался, уверенно прокладывая путь, на пересечение с орбитой его горящей кабины.

Это невозможно! Никто не может знать параметры неуправляемой орбиты его планера! Даже он сам ее не знает. А случайно таких совпадений не бывает.

И когда, наконец, последние сомнения отпали и Глеб понял, что к нему стремительно приближается ракетный бот, возникла новая опасность. Неведомые спасатели могли не успеть. Обшивка кабины, насквозь прожженная чудовищной температурой, начала разваливаться. Отдельные куски отрывались от нее и, словно огненные кометы, окруженные пламенем, оставались позади.

Воздух, вырвавшись в образовавшиеся отверстия, мгновенно превратился в огненные полотнища. Его молекулы, летевшие с космической скоростью, оказавшись снаружи, сталкивались с молекулами атмосферы и мгновенно сгорали. Танаев задержал дыхание. Он мог не дышать десять, двадцать минут, а если потребуется, намного дольше. Энергетика его организма функционировала по другому принципу. Гораздо большую опасность представляла резко увеличившаяся температура.

Но теперь ракетный бот, идущий наперерез, был уже совсем близко, и Танаев понял, что катер не имеет никакого отношения к федеральному крейсеру. Каким-то непостижимым образом местные власти узнали о его высадке, и его вновь ждет плен, возможно, намного хуже, чем тот, что он пережил на карантинной станции. Но любой плен казался ему желанней неминуемой гибели.

Обшивка почти полностью сгорела, и сейчас Глеб сидел в кресле пилота, несущемся в стратосфере, окруженный огненным облаком, представляя собой неправдоподобное, фантастическое зрелище. Жить ему в этой раскаленной среде оставалось всего несколько минут, но стыковочный шлюз катера был уже совсем рядом.

Однако силы и желание сопротивляться надвигавшейся гибели постепенно оставляли Глеба. Боли он не чувствовал, только все усиливавшийся холод на месте обожженной кожи свидетельствовал о том, что повреждения слишком велики, даже для его совершенного тела. Сознание начало терять свою привычную ясность, и он понял, что если немедленно не сделает попытки спастись, то не сделает ее уже никогда. Но, отстегнув наполовину сгоревшие страховочные ремни, Танаев неожиданно остановился.

На поверхность его затуманенного сознания пробилась мысль о том, что даже если каким-то чудом ему удастся сейчас перебраться на катер, его жизнь окажется в зависимости от того, каким снаряжением и оружием он будет располагать. Передатчик, оружие, комплект концентратов, составлявших НЗ, одежда, аптечка, и даже вода, необходимая на первое время в незнакомой местности, — все это находилось в рюкзаке.

Не слишком ясно осознавая последствия собственных действий, он отцепил рюкзак со снаряжением, висевший за спинкой кресла пилота, и, благодаря ее защите, не пострадавший от разрушительного потока воздуха. Закрепив на плечах лямки рюкзака, Глеб потерял еще несколько драгоценных секунд.

Но даже они не имели значения. Его вес теперь увеличился на пару десятков килограммов, и задача, стоявшая перед ним, стала намного сложнее.

Стиснув зубы и уже не надеясь на благополучный исход, Танаев, собрав все оставшиеся силы, оттолкнулся от остатков кресла, все еще закрепленного на уцелевшем куске пола, и прыгнул по направлению к катеру, стараясь зацепиться за неровный край гофрированного переходника.

Ему удалось это сделать только одной рукой, и он едва не сорвался, но нечеловеческая сила его мышц и нежелание погибнуть столь нелепо помогли Глебу удержаться и погасить разрывавшую руку инерцию тела, утяжеленного рюкзаком.

Подтянувшись, он сумел кое-как влезть внутрь переходника и проползти сквозь первую дверь шлюза, прежде чем сознание окончательно покинуло его.

Когда окружающее вновь обрело четкость, Танаев увидел над собой ухмыляющееся лицо. Которое узнал далеко не сразу. А когда узнал, в первую минуту отказался поверить в то, что видел. Он сидел в кресле второго пилота, рядом с Ланой. Над ним склонился взлохмаченный и, как всегда, довольный собой Годвин, и, наверно, еще ни у кого его лицо не вызывало таких положительных эмоций, как сейчас у Танаева.