племянницу, и мысль о заброшенности этого ребенка приводила ее в отчаяние.

– А когда Муся вернется? – спросила Энни. Она никогда не говорила «мама», а всегда звала ее этим смешным прозвищем.

– Она не сказала, детка.

– А куда она пошла?

– На званый вечер, дорогая. – И заметив, что личико ребенка погрустнело, добавила: – Такая большая кинозвезда, как твоя мама, должна часто ходить на вечера. Это как… ну, вроде как часть ее работы.

– А Вэл, он тоже часть работы? – Энни перестала качать ножками и уставила на Долли огромные чернильно-синие глаза.

У Долли даже сердце зашлось от неожиданности. Господи, не оставь нас! Устами младенцев, как говорится…

– Не совсем, – уклончиво ответила она.

– Вэл нехороший! – Лицо Энни как-то сжалось и помрачнело. В глазах появилось что-то совершенно непримиримое.

Долли вспомнила, как в Санта-Монике – Энни было тогда не многим больше года, – она взяла ее с собой на пирс. Вдруг незнакомый мужчина нагнулся над коляской и придвинулся лицом чуть ли не к самому личику ребенка. Большинство детей подняли бы крик. Только не Энни. Упершись обеими пухлыми ручками в чужое лицо, она с усилием отпихнула его от себя, пискнув тоненьким, но вполне ясным, по-взрослому прозвучавшим голоском: «Уходи!»

– Что ты, дорогая! Вэл никогда не сделает тебе плохо… ведь он тебе не папа, – сказала Долли, стараясь утешить ее. И чтобы немного развеселиться, хотя и понимала свою беспомощность, со вздохом добавила: – Если бы ты знала, как я поступила с мамой Джо, когда папочка впервые привел ее к нам после смерти мамы! Я ее укусила!

Губы Энни слегка дрогнули в улыбке. Затем раздался тоненький смешок.

– За пятки? Как Тото?

– За щеку. Когда она хотела меня поцеловать. Я укусила ее, как яблоко.

– Она разозлилась, да?

– Еще бы! А папочка меня как следует высек. Но знаешь, я все равно ни капельки не жалела, что укусила ее. Когда они с папочкой поженились, мама Джо убрала всех моих кукол и заставила меня читать Библию, говоря, что ленивые руки – подспорье дьявола. – Она встряхнула головой. – Господи, для чего я тебе все это рассказываю? Вставай, детка, будем накрывать на стол. Суп готов. Хлеб с маслом будешь?

– Не-е… – отозвалась Энни, сползая с табуретки. Затем направилась к невысокому шкафчику, где за выцветшей льняной занавеской, приколотой вверху кнопками, стояли тарелки.

– Ну и прекрасно. Все равно масла нет.

После ужина, когда они помыли тарелки и сложили в сушилку, Долли уложила девочку в свою кровать в маленькой спальне, а себе постелила на диване в гостиной. Надо поспать, пока можно. Бог знает, когда вернется Ив, может быть, вообще утром.

Долли накинула старый шелковый халат и устроилась в продавленном комковатом кресле у полуоткрытого окна, надеясь, что ночь принесет с собой прохладу. Внезапно ее охватила тяжелая усталость. Глаза незаметно закрылись, и через минуту она уже спала.

Стук дверцы автомобиля разбудил ее. Пытаясь стряхнуть плотное оцепенение сна, она скосила глаза на освещенный циферблат часов на обшарпанном сундуке, служившем журнальным столиком. Седьмой час. Господи! Шея побаливала от неудобного положения на спинке кресла. Она вытянула затекшие ноги.

Отодвинув сборки нейлоновой занавески, выглянула наружу. Ив продвигалась к дому, обходя каждую трещину бетонной дорожки с чрезмерной осторожностью человека, нетвердо стоящего на ногах. В молочном предрассветном сумраке ее открытое вечернее платье из голубого атласа казалось почти невидимым, а белокурые волосы отливали серебром. Подойдя к двери, она качнулась и прислонилась бледным, обнаженным плечом к облупленной притолоке, чтобы не упасть.

– Никогда не догадаешься, никогда, никогда! – возбужденно заговорила она. В ее дыхании смешалось что-то сладкое и шипучее, как шампанское и как орхидеи. В полумраке навеса глаза казались огромными и темными, будто ночное озеро. – Я выхожу замуж!

– Ты?

– Так хочет Вэл. Эта идея пришла ему в голову сегодня у Преминджера после вечеринки. Я согласилась – почему бы и нет? И мы влезли в машину… – Она засмеялась не просто пьяным, но каким-то полубезумным смехом.

Долли застыла на месте, уставившись ошеломленным взглядом на беспорядочное мелькание ночной бабочки, бьющейся насмерть о тусклый желтый фонарь над лесенкой, и прохлада ночного воздуха не могла остудить ее запылавшее, словно от пощечины, лицо.

Ив потрясла рукой перед ее носом, и Долли увидела, что на том месте, где недавно было старинное золотое кольцо Дью Кобба, поблескивает бриллиант грушевидной формы.

Ив покачнулась в дверях, словно переливчатое облако голубого и серебристого света, и кожа ее в лучах луны казалась молочно-белой.

– Ты знаешь, что в Лас-Вегасе ювелирные магазины торгуют всю ночь? Как ты думаешь, что сказала бы об этом мама Джо? Нечто вроде того, что это дьявол заманивает грешников на адскую стезю. – Она захихикала, но тут же икнула. – Клянусь, она понятия не имела о том, что я давным-давно нашла эту стезю собственными силами. Вместе с Томми Блиссом, за курятником, когда мне было четырнадцать лет.

Долли представила себе Ив, распростертую на спине в овсяной соломе, с разорванным подолом. Только не Томми Блисс стоял перед ней на коленях, а Вэл. В глазах у нее помутилось.

– Мама Джо умерла, – сказала Долли. Больше ей нечего было сказать.