– Девушка, у нас здесь есть определенные правила. И они вполне оправданны. Нельзя, чтобы здесь ходил кто попало, без специальной обработки, без маски и Бог знает с какой инфекцией.

– Я не кто попало… Я его мать. – Произнеся это вслух, она вдруг почувствовала, как что-то шевельнулось у нее в груди. Она ощутила это настолько четко, потому что в этот момент у нее в легких или в сердце что-то оборвалось. Глаза ее наполнились слезами. Она чувствовала неимоверную усталость. Ноги ее дрожали так сильно, что ей стоило огромных усилий не упасть и казалось, что кровь буквально хлещет из нее. – Я его мать, – повторила она. – Пожалуйста, я только хочу подержать его на руках. Всего несколько минут.

Медсестра сердито посмотрела на нее, затем сдалась.

– Хорошо. Но вы останетесь стоять здесь. Я не могу разрешить вам взять его в палату.

– Это мне и не нужно, – сказала ей Лорел почти облегченно. – Можно мне сесть?

Медсестра показала рукой на стоящий в углу вращающийся стул. Лорел, чувствуя благодарность к медсестре, опустилась на стул и закрыла на мгновение глаза. Открыв их, она увидела, что две худые темные руки протягивают ей пушистый белый комочек. В просвете над туго затянутыми складками пеленки выглядывало сморщенное красное лицо. Сердце ее защемило.

– Ой, – выдохнула она.

– Мы так плотно пеленаем их только в первые два дня, – объяснила сестра. – Они так себя спокойнее чувствуют.

Лорел протянула руки. Ее вялые мускулы вдруг натянулись, как пружины, и обрели силу. Ощутив тяжесть и теплоту своего ребенка, она вдруг почувствовала, что все внутри нее встало на свои места. Слезы катились по ее подбородку и, падая на белое одеяло, растекались серыми кругами.

От пристального взгляда его синих глаз у нее начало покалывать в налитой молоком груди. Нос у него был не больше наперстка, и он выпятил крошечные губки так, как будто пытался оценить ее. Откинув одеяло с его головы, она увидела пучок черных волос, которые стояли, как шерсть у котенка.

– Адам, – прошептала она.

Она попыталась представить, что отдает его каким-то незнакомым людям и уходит. Забыв о нем, возвращается в колледж. Все это выглядело сейчас совершенно невозможным.

Если она отдаст его, то ее руки потеряют свое естество. Не ощущая тяжести ребенка, они будут слишком легкими, неуклюжими, неестественными. Она представила себе, что если бы отдала его, то у нее бы продолжалось кровотечение, и внутри у нее образовалась пустота, и осталась бы только оболочка, как у камыша. Раньше она очень страдала, что Джо не любит ее… но лишиться этого существа было бы еще хуже. Она знала, что это бы убило ее.

«Но как я его выращу? И как быть с Энни? Мне придется найти себе новую квартиру, где Энни не сможет распоряжаться моей жизнью и жизнью Адама тоже».

Ребенок продолжал пристально смотреть на нее. Такое впечатление, что он старается запомнить мое лицо, подумала она, и ей показалось, что от сердца у нее откололся еще один кусочек при мысли, что она видит его в последний раз. Нет, она не может отдать его. Ни потом, ни сейчас, никогда.

Ее уже не волновало, что ей придется делать… на какие жертвы ей придется пойти. Теперь она была готова пойти на все.

«Это мой сын, мой».

Адам повернул свою покрытую пушком головку к ее груди. Лорел отодвинула халат и почувствовала, как он мягкими влажными губами тут же схватил сосок. Вначале она ощутила сильную боль, но затем откинулась на спинку стула и закрыла глаза, почувствовав сильное напряжение в груди и в паху, когда молоко потекло из ее груди в ротик ребенка.

Она начала понимать, что материнская любовь делает из разумных людей глупцов, а из робких – тиранов. Если она решит выразить это на картине, то ей понадобится полотно, неизмеримо большее чем Млечный Путь. Но в центре будет Адам.

Слушая шум и треск международной телефонной линии, еще до того как раздался голос, Долли почувствовала, что сердце ее подпрыгнуло.

– Анри, – крикнула она. – Это ты?

Прошли недели, с тех пор как он звонил в последний раз, месяцы, с тех пор как она видела его… но эти месяцы показались годами. «Собачьи годы», – часто говорила мама Джо, когда время тянулось так медленно, что казалось, один год равен семи, как у собаки.

Конечно, нельзя сказать, что все это время она ничего не делала, а только страдала по Анри. В прошлое Рождество она много заработала, и с тех пор дела шли очень хорошо. И только в этом месяце она была на Доске» и на премьере фильма «Поцелуй меня, Кэт». Она была одним из учредителей фонда помощи Бангладеш и членом комитета по организации благотворительного бала, на котором они собрали четыреста тысяч долларов. А затем месяц назад на ежегодной шоколадной ярмарке в «Плазе». Экспозиция фирмы Жирода, которую она помогла сделать Помпо, получила второе место.

О да, она была занята все это время.

Так занята, что, залезая каждую ночь в кровать, чувствовала себя одинокой, как оставленный на морозе щенок… даже в те редкие ночи, когда была не одна.

– Ma poupee, я тебя разбудил? – раздался его голос, который был едва слышен и дребезжал из-за атмосферных помех. И тем не менее голос был такой родной. И вдруг ей показалось, что прошедших лет вовсе не было.

– Нет, – сказала она, хотя была уже половина второго ночи. – Я не могла заснуть.

И это было правдой. Она сидела в темноте, свернувшись клубочком в имсовском кресле, и смотрела сквозь огромное стекло окна на миллионы сказочных огней «Таверны Грин». Пила коньяк, отчего, она знала, будет чувствовать себя потом еще хуже. Интересным было роковое совпадение, что Анри позвонил как раз