времени осевшим голосом: 'Смилуйся, Господи! Смилуйся, Господи!' Она вбила себе в голову, что я — чрезвычайно важная особа, путешествующая инкогнито, то ли великий князь, то ли генерал, то ли брат царя.

Наутро мужик предложил отвезти меня за девятнадцать верст по цене рубль пятьдесят копеек, и я слышал, как жена говорила ему: 'Смотри, не запрашивай с него много, а то нам беда будет'.

Немного погодя я спросил у мужика: 'Ты знаешь, что такое удостоверение?'

'Знаю'.

'Вот у меня есть удостоверение от архангельского губернатора'.

'Я же тебе говорила', — отметила его жена.

'Я имею право брать земских лошадей по три копейки за версту'.

'Ну!'

'Видишь ведь, — снова вмешалась жена, — что он за человек. Ты поостерегись'.

'Так что если я захочу, я могу ехать за шесть гривен'.

Крестьянин немного поразмышлял.

'А то и я могу отвезти тебя за те же деньги', — наконец, предложил он.

Но у меня не было никакого желания трястись на телеге, особенно за плату, и я еще раз подтвердил свое намерение передвигаться пешком. Лица моих хозяев прояснились, сомнения их рассеялись. 'Возвращайся, Степан', — говорил мне мужик, пожимая руку и делая поползновение поцеловаться в то время, как жена толкала его в бок, чтобы он не так со мною фамильярничал. 'Возвращайся, а теперь давай поцелуемся, да в губы, давай...'

Но я всегда пресекаю любую попытку поцеловаться.

Было бы полной нелепицей тащиться в телеге этим свежим, солнечным утром. Никогда мне лучше не шлось, и я отмахал десять миль еще до восьми часов, не поворачивая ни влево, ни вправо, не задерживаясь по пути. Дойдя до деревни Михнинская, я зашел в небольшую избушку спросить кувшин молока и обнаружил в ней весьма любопытную личность.

Болезненного вида молодой человек сидел на стуле и плел лапти. У его ног двое маленьких играли обрезками бересты. Остальные домочадцы, очевидно, трудились в поле. Он пригласил меня сесть, что я и сделал. Минут десять мы молчали, и за это время я пришел к заключению, что он либо деревенский гений, либо деревенский идиот. Он, похоже, был моего возраста, только худой, жалкий. Клочковатая, соломенного цвета бороденка. Большой нахмуренный лоб, большие запавшие глаза выдавали в нем личность необыкновенную.

Так оно и оказалось. Крестьянский интеллигент, он страдал чахоткой и был слишком слаб, чтобы работать в поле. Все силы и энергия сосредоточились у него в голове. Он нарушил молчание, спросив, нет ли у меня с собой какой книги.

То был, конечно, сильный вопрос. Я был немало удивлен. Какую книгу он имел в виду — детективные рассказы, церковную литературу, социалистические брошюры?

'Любая годится, не важно', — ответил он.

Я вручил ему русский топографический журнал, издание 'Общества по изучению Северного края', и он с жадностью ухватился за него.

'Что вы там будете читать?' — спрашивал я, но он только перелистывал страницы, приговаривая: 'История смолокурения» — это добро. Я хочу узнать об этом, я обо всем хочу знать. У нас в деревне есть маленький кружок. Мы здесь не как все, нас интересуют серьезные вещи. Мы вместе читаем, даже слышали про Лондон и Англию. Дайте мне что-нибудь про Англию'.

'А что вы читали об Англии?'

Он снял с полки рядом с иконами с десяток книг и каких-то брошюр, его книжное сокровище.

Кропоткин 'Поле, завод и мастерская' на русском языке.

Адам Смит 'Богатство народов', тоже по-русски.

'Болезни коров'

'Средство против пьянства'

«Человеческая система'

Мюллер 'Упражнения'

'Основы физиологии' и одна-две брошюры по медицинской практике.

'Вы — врач', — высказал я предположение.

Он улыбнулся: 'Я лечу'.

'Но я не вижу здесь лекарств'.

'Я настаиваю травы', — ответил он.

Мы поговорили затем об Англии, о протестантской религии, он обнаружил сильный, необычный, какой-то фанатичный ум. Он даже произнес такую фразу: 'В конце концов все религии стоят друг друга', вот как он был развит. Но его жажда поговорить, обменяться мыслями показывала, насколько же он лишен интеллектуального общения. Несколько раз, когда я порывался уйти, он хватал меня за руки, говоря: 'Нет, не уходите еще. Не уходите, бросьте ваши странствия, поселитесь здесь'.

Такого приглашения я, конечно, не принял, но пробыл до второй половины дня, а после пошел в Левино. В Левино бабы, идя за бороной, сеяли озимую рожь. В фартуки у них было засыпано зерно, они придерживали одной рукой фартук, другой зачерпывали и, двигаясь в определенном ритме, разбрасывали