So I departed, and put my purchases into my room through the open window. I feared to face the tyrannical old babushka, after having been so long absent on my errand. I had potatoes to buy.

Чтобы купить картошки, пришлось идти от двери к двери. Масло мне тоже было нужно, но все старушки, как одна, отвечали: 'Принеси тарелку, я тебе положу'. Я добыл картошки на два пенни, картофелины были размером с мраморный шарик. Купил я и дюжину яиц у старика, перевозящего городские товары от деревни к деревне на барже.

Когда я вернулся, babushka не было дома. Я тотчас принялся мыть рис, затем налил в глиняный горшок до половины молока, добавил полфунта сахарного песка и положил туда рис, закрыл все это каменной крышкой и задвинул горшок в бабушкину русскую печь. После этого я очистил картошку единственным имеющимся в доме ножом. Пришедшая babushka задала мне трепку:

'Где ты был? Теперь уж не приготовить обед ко времени. А это, что — рис? Подгорает он — мешать надо'.

Я вновь налил молока в горшок и возобновил чистку картошки. 'Вот, положи это в горшок для супа', — сказал я ей, подавая сушеные овощи.

'Сначала надо мясо!' — укорила меня старуха.

'Мяса не будет'.

'Ка-а-ак?'

'А вот так. Никакого мяса'.

'Не сварить супа без мяса'.

'Суп можно сварить и из гвоздя, — не уступал я, — надо только добавить соли, муки и еще кое-чего'.

К счастью, под рукой у меня оказался кипяток. Я наполнил им большой горшок, принадлежавший ссыльным, сложил туда картошку, сушеные овощи, лавровый лист, манную крупу, ложку муки и ложку соли. Бабушка стояла рядом, воздев в немом ужасе руки. В это время пришла одна студентка, принесла грибы, мы и их сложили в горшок. Рис набух, я добавил еще молока и стал мыть кишмиш. Такого грязного, липкого кишмиша английский читатель не сможет и вообразить. Тщетно попытавшись промыть каждую изюминку по отдельности, я, наконец, отказался от этого занятия и пошел за маслом, захватив на этот раз и тарелку. Когда я вернулся, бабушка пыталась перемешать мой пуддинг. Я подлил еще молока и добавил четверть фунта масла. Другая четверть предназначалась для супа. После этого я разбил шесть яиц, взбил их в чашке единственной в доме вилкой и вылил в рис.

Старуха открыла рот. Она сроду не клала в кашу яйца, они же все испортят. А когда я положил туда кишмиш, она заявила: 'Это кутья, мы едим ее только в поминальные дни'.

'Нет, — возразил я. — Это всего лишь английский способ делать рисовый пуддинг. Вы не кладете яиц, масла, сахара, фруктов, в этом вся разница, и наша еда вкуснее, вот увидите'.

Бабушка меня не поняла. Я слышал, как она говорила зятю, что я варю рисовую кашу по-китайски.

Я закончил мытье изюма и положил его в пуддинг. Печь остывала, рис уже не кипел, я снова установил каменную крышку и с помощью ухвата задвинул горшок вглубь печи.

Я расчистил середину своей комнаты, внес стол, покрыл его газетами — 'Novoe Vremya' и 'Дейли ньюс', единственной английской газетой, попавшей мне в руки за время северных скитаний. Газеты сошли за скатерть.

Николай Георгиевич принес мне четыре фунта общественного черного хлеба, что было очень кстати, так как про хлеб я забыл. Попросили у бабушки две меры молока и полфунта простокваши — русские любят есть суп с мечниковской сывороткой.

Все уселись и ждали, когда я внесу первое блюдо. Я снял крышку и благоухание супа поразило собравшихся.

'Ну и ну! — воскликнул Горбун. — Густой!'

Густым суп был несомненно, а уж питателен! Ссыльные смеялись и аплодировали, девушки восклицали: 'Ах, мистер!' — и хихикали.

Пошли предположения, что в супе есть и чего в нем нет. Никому не пришла в голову мысль о манной крупе, а ведь это из-за нее он набух и загустел. Литовец Карл рассматривал два лавровых листика, случайно попавших ему в тарелку, а Варвара Степановна пыталась отгадать, что собой представляет кусочек гриба — рыбу или овощ. Тем не менее все ели отлично, а кое-кто попросил и добавки. Я сидел тихо, сознавая, что второе мое блюдо представляет собой триумф кулинарного искусства, что я держал в секрете, но после настойчивых расспросов, наконец, объявил: 'Angleesky pudding', за чем раздался взрыв восклицаний. Все повторяли 'пуддин-г', 'пуддин-г', произнося конечное 'г' так, как будто в нем была пружинка.

И вот он вплыл на поднятых руках, как голова медведя. Сверху пуддинг покрылся соблазнительной желтой корочкой и изюминки лежали в ней, как драгоценные камни, а внутри он был не менее прекрасен. Я произвел его очень много, каждому досталось по две порции с молоком и сахаром, а первая порция — и со сметаной! Все выражали мне восхищение, а Алексей признался, что я почти обратил его в вегетарианство. Я дал старухе порцию пуддинга, но она сказала, что уберет его до завтра, сейчас ей не хочется есть.

Остатками супа мы накормили голодных деревенских собак, слетелись и вороны, танцуя и подпрыгивая перед нами, норовя стянуть побольше. Я бросил им кое-какие крохи. 'Не кормите ворон, — запротестовал Михаил Григорьевич, — это злые птицы, черносотенцы. Лучше кормите голубей, вот благородная птица'.

Варвара выразила желание остаться и помочь мне мыть посуду, однако, бабушка не допустила нас до этого малоприятного занятия. В мой еженедельный шиллинг входила и плата за мытье посуды.

Варвара похвалила меня: 'Замечательно вы готовите'.

'Тем не менее, — ответил я, — это женское дело, мужчина, толкущийся в кухне — абсурд. Мне думается, в невеселом будущем это нас и ждет — мужчина на кухне, женщина в парламенте'.

Varvara laughed. 'If the women do as well as themen . . .' said she. I felt she had said something that was