Да, конечно. Мы начали с наиболее часто употребляемых слов английского языка. Посмотрели, выдает ли шифротекст артикль the, если прогонять его во всех направлениях через стандартную таблицу, так называемую tabula recta. Конечно, Брейсгедл мог применить нестандартную таблицу, но он не делал этого прежде, и можно предположить, что теперь, второпях, вряд ли стал все усложнять. Компьютер выясняет следующее: создают ли три какие-то буквы текста триграмму t-h-e как часть ключа? Оказалось, что да. И ТКМ, и WLK дают the, а когда мы снова пропускаем этот ключ через шифротекст, то получаем ADI и DEG — эти триграммы, к счастью, тоже часто встречаются в английском языке. Схожим образом and дает нам FAD исходного текста, тоже неплохая английская триграмма. Be дает два варианта — EN и DA плюс маленький бонус, поскольку первое be оказывается перед the, обнаруженным раньше. Теперь мы знаем, что be the — часть ключа. И мы продолжаем в том же духе. Каждый маленький успех дает новый кусочек исходного текста и текста ключа. По мере расшифровки того и другого процесс идет все быстрее. Они как бы помогают друг другу. Именно поэтому бегущий ключ, основанный на книге, ненадежен. Именно поэтому КГБ использовал календари и торговые отчеты с большими таблицами цифр — там энтропия выше. Следующим я хочу прогнать слово is или of…

— Подожди, — прервала его Мэри Пег. — Лучше Jesus — Иисус.

— Ты советуешь из религиозных соображений, дорогая?

— Нет. Ты сказал, что вы прогнали ключ через все произведения Шекспира и ничего не получилось?

— Да. Если не считать некоторых чисто случайных псевдоосмысленных клочков.

— Однако он написал еще кое-что, чего нет в изданиях его творений. Свою эпитафию.

Она метнулась к полке, достала с нее «Жизнь Шекспира» Шенбаума — и вот она, эпитафия, на первой странице:

— Задним числом приходит в голову, — продолжала Мэри, — что надо учесть архаическое написание. Думаю, оно есть в книге Вуда.

Так и оказалось. Клим прогнал текст через решающую программу Виженера — и вот он, результат:

— По-моему, все достаточно ясно. Вы находитесь в точке под названием Гайс-Тауэр и устанавливаете прибор Брейсгедла в центре этой нулевой точки так, чтобы он показывал на юг в соответствии со встроенным в него компасом. Плечи прибора раздвигаются на восемьдесят семь градусов, и, полагаю, нужно послать человека с флажком, а вы будете смотреть в окуляр, пока два флажка не сольются в одно. Это даст нам расстояние и направление. Потом, обнаружив родник, вы опускаетесь на веревке со свечой в руке, и там на глубине морской сажени… сколько это?

— Шесть футов, — ответила Мэри Пег.

— Да. Значит, на глубине неполных восьми метров, в восточной стене, вы находите свою пьесу. Или пустую нишу. Если, конечно, вы знаете, где искать Гайс-Тауэр.

— Наверно, в замке Уорвик, — уверенно заявила Мэри Пег. — Брейсгедл пишет, что от развалин Святого Бозы этот замок был виден.

Спустя несколько мгновений Интернет подтвердил, что в замке Уорвик действительно есть башня Гайс-Тауэр, притом на южной стороне.

— Это будет интересный эксперимент — разглядывать поверх толпы внимательных туристов парня с флагом, расхаживающего по близлежащей местности.

Однако пальцы Клима уже порхали над клавишами, и через несколько минут на экране появился вид башни замка сверху, с высоты примерно двадцати футов.

— Очень впечатляет, — заметил я. — Откуда картинка? С коммерческого спутника?

— Нет, с американского военного. У меня есть доступ к нему через анонимный канал связи, но скоро нужно разъединиться.

— Как вам это удается? — спросил я.

— Он шпион, — с ноткой гордости в голосе ответила Мэри Пег.

— Я польский шпион в отставке, совершенно безобидный. Но кое-какие знания у меня сохранились. С безопасностью в Америке дело обстоит хуже, чем в любой другой стране, это хорошо известно в моих бывших кругах и стало своего рода шуткой. Теперь нужно задействовать кое-какие служебные программы, чтобы уронить видеобомбу туда, где лежит пьеса мистера Шекспира.

Он снова защелкал по клавишам, и на изображение наложилась красная решетка, а с одной стороны экрана возникла инструментальная панель рисования.

— Дорогая, — обратился Клим к Мэри Пег, — не будешь ли так любезна определить размер этого прибора?

— Ровно три фута, — ответила она, проделав манипуляции с рулеткой.

— Так… девяносто один и пятьдесят четыре сотых сантиметра… размещаем в центре диаметра башни в направлении север-юг… так… и от этого основания под углом в восемьдесят семь градусов проводим линии, которые пересекаются… вот здесь. Как водится, помечаем это место знаком X. Нет нужды подниматься на башню и беспокоить туристов. Спасибо спутниковой программе Военно-воздушных сил Соединенных Штатов.

Он нажал клавишу, зажужжал принтер. Я взглянул на распечатку. К югу от замка, заворачивая на запад, тянулось вспаханное поле, обрамленное кустарником. Красные линии со стороны башни сходились на одной из темных мелких зарослей.

— Насколько это точно, по-вашему? — спросил я.

Клим пожал плечами.

— Настолько же, насколько это было точно в тысяча шестьсот одиннадцатом году. Похоже, там нет ни автостоянки, ни киоска с газированной водой. Возможно, ваш родник все еще никто не нашел.

Я снова позвонил Крозетти и объяснил ему, что делать. Подумать только, сколько изобретательности и труда потрачено на мошенничество! Сколько хороших людей будут разочарованы в итоге! Идеальный символ моей жизни.

Когда Крозетти рассказал Кэролайн, что случилось с ее детьми и Харланом П. Олрудом в доме его матери, она расплакалась и никак не могла остановиться. Потом она принялась настаивать на том, чтобы немедленно позвонить и поговорить с ними. Крозетти еле удалось отговорить ее, ссылаясь на то, что в Цюрихе утро, а в Нью-Йорке поздняя ночь. Потом позвонил человек из охранной фирмы Осборна и сообщил, что самолет ждет в местном аэропорту. Они попрощались с Амалией, с которой у Кэролайн завязались удивительно теплые отношения; удивительно — из-за разницы в обстоятельствах жизни и в подходе к ней. Возможно, думал Крозетти, их объединяло материнство и то, что дети обеих оказались в схожей ситуации, породившей ужасный стресс. Не в силах сдержать свое вечное любопытство, Крозетти смотрел, как женщины заключили друг друга в объятия. Физически они мало походили друг на друга, и все же в их облике ощущалось нечто общее. Вроде бы ни одна не изменилась, осталась тем, кем была всегда: Амалия —