— Ни в малейшей степени. Он вообще ни слова не говорил о том времени или о матери — ни мне, ни Мири. Он думает, что я ничтожество и клоун, а с Мири обращается как со служанкой. По-моему, он ничуть не изменился со времен Бруклина, разве что стал старше, богаче, испорченнее и с большим успехом волочится за молоденькими женщинами. Ох, и, конечно, по политическим взглядам он чистой воды фашист. Смерть арабам, Шарон предатель, ну, как обычно.
— Очаровательно. Пол, какого черта ты тратишь на него свое время?
Он пожал плечами.
— Сыновний долг. А иначе Мири придется одной нести это бремя. А может быть, я жду, что он поставит себя в такое положение, когда я сумею помочь ему. Дать ему то, в чем он нуждается.
— Что бы это могло быть?
— Не знаю. Покаяние или возвращение к богу? Я молюсь, чтобы понять это вовремя. Между тем он мой отец. Пусть и мерзкий ублюдок, но по-прежнему часть меня, и мне приятно время от времени встречаться с ним. Тебе тоже следует попробовать.
Я ответил, что лучше сдохну, и он не стал давить на меня. Он никогда не настаивает. Остальную часть нашего разговора я забыл, а записывающий аппарат оставил в номере. Зато живо помню, как он снова появился: ворвался в номер около десяти вечера с сообщением, что мои дети исчезли.
Конечно, Амалия сразу же позвонила на мой сотовый, но, как, может, вы уже поняли, я их терпеть не могу и всегда выключаю во время встреч. Тем вечером я забыл включить его. И не позаботился сообщить ей, что остановился в «Дорчестере». Не найдя меня, она, естественно, обратилась к Полу.
Я тут же позвонил ей, конечно. Странно безжизненным голосом она рассказала мне, что случилось. Она повела детей на каток рядом с домом. Катание на коньках единственный доступный Нико вид спорта, поэтому Амалия водит мальчика на каток всегда, как только он пожелает. Обычно он просто безостановочно катается кругами, глядя вниз, на лед. Имоджен занимается фигурным катанием и вообще обожает покрасоваться. Вместе с ними отправились Крозетти и его девушка, а потом они все вместе пошли выпить горячего шоколада в «Зик-Зак». Дети закончили первыми и выбежали наружу, чтобы подождать там, — обычное дело для подростков, особенно если их мать считает, что они грубые американские варвары, недостойные, чтобы их обслуживали в цюрихском заведении даже самого низкого уровня. Взрослые допили свой кофе, съели пирожные, вышли наружу и обнаружили, что дети исчезли. Какая-то случайная свидетельница видела, как на обочине остановился «седан», белокурая женщина высунулась из окна, подозвала к себе детей, и они залезли в автомобиль — явно по доброй воле. У свидетельницы создалось впечатление, будто они знали эту женщину, иначе она подняла бы тревогу. Конечно, у меня сразу мелькнула мысль, что это Миранда. Должен признаться, на один краткий миг во мне вспыхнула радость: она вернулась в мою жизнь, пусть в роли похитительницы моих детей! Возможно, снова ее увижу.
— Я вылетаю прямо сейчас, — сказал я жене. — К семи буду.
Но она ответила, что не желает меня видеть. Сказала, что я давно должен быть приехать, что все это произошло, поскольку меня не было рядом, что я разрушил семью и из-за меня наш дом превратился во вместилище всякой мерзости. И как теперь ты можешь меня утешить? Не нужно мне твоего утешения. Ты не способен дать утешения. Хочешь знать, что я чувствую, когда твоих детей похитили гангстеры и ты свободен делать все, что пожелаешь? Я чувствую, какую я сделала глупость — захотела вырастить детей с человеком вроде тебя. Я думала: да, моя любовь способна исправить его, я накрою нас покрывалом своей любви и в пугающем мире появится крошечный уголок для нас одних. Но нет, ты не хотел этого, ты разорвал на клочки мое жалкое покрывало. И что будет с тобой теперь, Джейк, как ты станешь оплакивать своих детей? Будет ли тебе сильно недоставать их? Я в этом не уверена. Как же ты можешь прийти, сесть рядом и дать мне утешение?
И еще много слов в том же духе. Я извинялся, защищался и спрашивал: ради бога, Амалия, ты что- нибудь предприняла? Полицию известили? Я старался переключить ее внимание на практическую сторону вопроса и даже не заикался о том, что детей, скорее всего, похитили по одной-единственной причине — чтобы обменять их на Объект. Которого у меня нет и не будет, если Крозетти прав. Так мы разговаривали, словно на разных языках, словно не слышали друг друга, как это часто изображается в постмодернистских пьесах. В конце концов она сказала, что не хочет больше говорить со мной, а хочет побеседовать с Полом. Я отдал ему телефон, рухнул на постель и застыл словно парализованный, тупо глядя на письменный стол, случайно оказавшийся в поле зрения. На столе лежали груды бумаг и разноцветные папки, куда я начал укладывать плоды своих недавних юридических трудов. Заманчиво мерцал экран лаптопа, и демоны вложили мне в голову мысль: ну, у меня все-таки остается моя работа; семье конец, мне стыдно из-за этого, но все-таки… И внезапно я осознал, что такое
Я взревел, словно Кинг-Конг, и начал крушить все вокруг. Перевернул письменный стол; при этом кресло разбило зеркало, а компьютер отлетел в ванную. Швырнул тяжелое кресло стиля ампир в окно и попытался следом выбросить бумаги и портфель, но тут меня схватил Пол. Я, конечно, гораздо сильнее его, но он сумел надавить на какие-то точки, лишившие меня способности сопротивляться, и после нескольких мгновений мучительной, бесполезной борьбы моя ярость сменилась рыданиями. Какое-то время я кричал и плакал, а потом появилась полиция. Они приехали из-за разбитого окна, но Пол быстро договорился с ними. Слова священника обычно не ставят под сомнение.
Несколько часов спустя, когда я находился в состоянии тупой апатии после ксанакса, последовал долгожданный звонок на номер отеля, и Пол протянул мне трубку. Голос говорил с акцентом, возможно, русским, но это был не Шванов. Человек не угрожал мне. Он объяснил, что он не варвар, что мои дети в безопасности, устроены со всеми удобствами, а не привязаны к креслам в какой-нибудь заброшенной фабрике, ничего подобного; и так и будет, если ни вы, ни ваша жена не наделаете глупостей, обратившись в полицию. Я заверил его, что мы такого не сделаем. Он сказал, что все можно уладить цивилизованным путем, поскольку я, конечно, знаю, чего они хотят. И что как только я добуду желаемое, мне следует выложить сообщение об этом на таком-то веб-сайте, а они свяжутся со мной. Тогда я сказал, что понятия не имею, где находится этот проклятый Объект. Он ответил: мы никуда не спешим и верим в вас. И разорвал связь. Едва я положил трубку, мой сотовый просигналил о полученном сообщении. Я увидел фотографию обоих улыбающихся детей и голосовое сообщение от Имоджен: «Привет, папа, с нами все в порядке. Мы здоровы, никто нас не пытает, как в кино. Не беспокойся, ладно?» Доказательство жизни, как это у них называется; очень профессионально. И голос Имоджен звучал так, словно с ними и вправду все в порядке.
Ладно, немного перепрыгнем вперед. Пол ушел. Он хотел остаться и поговорить, но я выставил его — главным образом потому, что он воспринял похищение детей тяжелее, чем я, а у меня не было сил выслушивать его сочувственные слова. Я один в разгромленном номере. Разбитое окно заделали куском пластика. Я заверил служащих, что сам приведу номер в порядок, поскольку мне нужно собрать важные конфиденциальные бумаги, и щедро оделил всех чаевыми. Я действительно собирал бумаги и как попало запихивал их в портфель, когда мой взгляд упал на пачку распечаток. Я не сразу сообразил, что там такое. При более тщательном изучении стало ясно: это генеалогия Брейсгедлов, подготовленная для меня Нико. Я хотел бросить распечатки в корзину, но тут понял, что здесь отображена женская ветвь, которую я прежде не рассматривал. Я сел на край постели, пролистал распечатки и узнал, что у Ричарда Брейсгедла есть одна ныне живущая родственница по прямой линии — Мэри Эванс, 1921 года рождения, Ньютон, штат Мэриленд.
Было 9.30 утра, а на Восточном побережье полдень. Я узнал номер и позвонил. Женский голос. Нет, очень жаль, но Мэри Эванс скончалась. Недавно скончалась. Мою собеседницу зовут Шейла Маккоркл, они из той же церкви, что и мисс Эванс, — католической церкви, столпом которой в последнее время была Мэри. Миссис Маккоркл помогает приводить дом в порядок, и надо же, в нем так много старых вещей! Я говорю, что звоню из Лондона, из Англии, и это производит на нее впечатление. Я спрашиваю, распорядилась ли она имуществом мисс Эванс? Нет, пока нет. А в чем дело? Говорю, что я юрист семьи Брейсгедл и хотел бы осмотреть дом мисс Эванс на предмет того, нет ли каких-либо сохранившихся до наших дней важных памятных вещей. Возможно ли это? Возможно, отвечает она, сообщает мне свой домашний номер, и я договариваюсь о визите на завтра.
Надо полагать, это безумие — рассчитывать, будто такой дальний забег может что-то дать. Но, как говорил великий Ларошфуко, бывают ситуации столь отчаянные, что нужно отчасти сойти с ума, чтобы
