старейшины. Разумеется, все жители туда не поместились, но и во дворе, несмотря на морозец, празднование шло полным ходом. Пирующие постоянно менялись местами – одни прибегали погреться, другие выходили освежиться, так что обиженных не было.

– Кстати, что такое Шпыльный Бвад? – поинтересовалась я у сидящего напротив скульптора, который глаз с меня не сводил. Нисколько не обольщаюсь – гном попутно комкал в руках кусок глины, то и дело путая его с хлебом и украшая барельефную заготовку глубокими слепками зубов.

– Увы, праздник настолько древний, что мы сами этого не помним, но по привычке отмечаем. – Гном вдохновенно снабдил глиняную рожицу бородой, считавшейся украшением как мужчин, так и женщин. – Он через две недели после весеннего равноденствия.

– Не надо мне льстить, – торопливо попросила я. – Пусть потомки знают правду!

– Вы не только отважны, но и мудры, госпожа! Ничто так не возвеличивает героя, как скромность! – восторженно согласился скульптор, приминая лишнюю волосатость.

– А вот этим и тому, – я ткнула пальцем в сидящих рядом Реста и Вереса, потом в дракона, – можете прилепить, да подлиннее. Уверена, они будут в восторге!

Вирра гаденько захихикала, представив барельеф «мечта цирюльника».

– А с этой и усов хватит. – Возразить мелкая не успела.

– Минутку внимания! – Старейшина, привстав, для пущей слышимости поколотил по столу серебряной поварешкой, изъятой из супницы. Шум мгновенно сменился полной тишиной – глав кланов гномы уважали побольше, чем иные люди – богов. – Я безмерно рад, что наши родичи, ставшие каменной жертвой василиска, снова с нами. (Четверка гномов, на которых указал Тарн, привстала с мест и жизнерадостно помахала руками, подтверждая его слова.) Мое сердце ликует, глядя на беззаботно смеющихся дев, избежавших страшной участи... с помощью наших гостей, а не... кхм... (Тоже не шибко печальные бесстыдницы зарделись.) И в то же время разрывается от угрызений совести, ибо я впервые в жизни не могу сдержать своего слова. – Гномы недоуменно загомонили, переглядываясь. Старейшина снова пустил в ход поварешку.

– Я пообещал этим славным людям, что пошлю в Стармин некое сообщение, утаив от них, что как раз перед обвалом галерей наш единственный маг-телепат отправился в гости к родителям своей жены из клана Батар. Я до последнего надеялся, что мы успеем расчистить дорогу, но увы...

Тарн так искренне переживал по этому поводу, что добрая четверть клана всплакнула с ним за компанию. Даже мне, несмотря на крайнюю досаду, стало его жалко.

– Но! – Старейшина назидательно поднял вверх указательный палец. – У нас всё-таки есть возможность вознаградить их по заслугам!

Тарн повернулся к Мраку.

– Ты говорил, что дриады дали вам сто лучниц, эльфы – двести бойцов...

Я, уже догадываясь, чем это закончится, начала давиться смехом.

– ...а я предоставляю в ваше распоряжение весь наш клан! Никто не смеет безнаказанно посягать на наших женщин, насмехаться над доблестными воинами и портить вырубленные еще предками тоннели!

Гномы дружно закивали и застучали по столу кружками, полностью одобряя сие мудрое решение. Старейшина, успокоив свою совесть, сел и с надеждой взглянул на Мрака: ну как?! Хочешь не хочешь, пришлось вставать и благодарить – да еще так, чтобы никто не заподозрил, как дракон «счастлив». Тем более что дар и впрямь был невероятно щедрый – если гномы кому-то приносили присягу (а случалось это раз в триста лет), то в бою остановить их могла только смерть.

Досмотрев этот спектакль до конца, я почувствовала, что меня всё-таки развозит – не столько от вина, сколько от сытной еды, усталости и жара хорошо протопленного зала. Уступив свое место какому-то пареньку, я вышла во двор и, чтобы никому не мешать, прислонилась к забору неподалеку от ворот.

Летом уже давно бы рассвело, в зимнем же небе только-только разгулялись звезды во главе с Волчьим Глазом. Жутко хотелось повыть, но я закрыла глаза и ограничилась глубоким, вдумчивым дыханием, прочищая забитые факельным чадом легкие.

...на изломе зимы селянские парни и девушки, за полночь бежав от родительских столов, устраивают собственный праздник. На лесной поляне разводится костер из собранного накануне хвороста – высокий, чуть не до макушек деревьев. Летят в него соломенные венки с прошлогодними горестями, вспыхивая маленькими солнышками и тут же обращаясь в пепел.

А молодые, нацепив ярко размалеванные берестяные маски, резвятся, как дети: дурачатся, кривляются, с хохотом носятся друг за другом, швыряясь снежками, и вполне по-взрослому целуются, любятся и раздают опрометчивые обещания, опьяненные праздником и кажущейся свободой...

– Шеленка, солнышко, а ты чего загрустила? – Подружка с разбегу обнимает за плечи, чуть не опрокинув.

Жарко дышит в лицо винным перегаром.

– Всего одна ночь.

– И она еще впереди! Развлекайся, зайка. Посмотри на во-он того серого волка, он тебя уже час глазами поедает. Будет что в старости вспомнить, э?

– Одной ночи мне мало.

– Эй, ты куда?! Заблудишься, дурочка, замерзнешь!

...Не удался в том году праздник... молодежь еще до рассвета по домам разбежалась...

Мол, завелось в лесу какое-то чудище.

Воет. Ужас до чего жутко.

Первый раз... он действительно запоминается на всю жизнь.

Через полчаса ко мне присоединился Мрак, не только ставший дважды победителем, но и прихвативший бутыль с остатками на вынос.

– Шелена, ты тут еще не замерзла? – Я подумала.

– Нет. Но близко. Дай отхлебнуть.

А у них со старейшиной губа не дура. За остальными столами подавали совсем другое вино.

– Верес еще там?

– Уже собирался идти спать. По крайней мере, Реста с Виррой отослал постели готовить.

Я вернула дракону бутыль.

– Какая она была?

– Кто?

– Та загрызенная оборотнем тетка.

– С... – коротко охарактеризовал Мрак, не вдумываясь в причину моего интереса. – Хуже тебя.

Хоть на этом спасибо.

– Тоже маг?

– Угу. – Дракон вспомнил, что о мертвых либо хорошо, либо ничего, и поспешил исправиться: – Сам- то я ничего за ней не замечал, но слухи ходили... ну и не нравилась она мне. Пес его знает почему. А так – красивая, умная... хитрая, как лисица. Может, и не поднимала она тех мертвяков. Верес, по крайней мере, в этом уверен, хоть ночь они и порознь провели – вроде как поругались, но это у них по десять раз на дню случалось.

– Зачем же он взял вину на себя?

– А он и не брал. Просто телепатически допросить себя не позволил. Никто, конечно, его разрешения не спрашивал, но и пробиться сквозь его защиту не смогли. Лишь утвердились в мысли, что, если маг так отчаянно сопротивляется, значит, ему есть что скрывать, а Верес даже на мои расспросы отшучивается, что назло своим ближним человек способен совершить любое чудо. В конце концов Ковен «смилостивился» и, за недостатком прямых улик, но избытком косвенных, ограничился конфискацией имущества, отлучением и изгнанием из столицы. Вересу зачитали приговор на центральной площади, заклеймили и выкинули за ворота, как бродячего пса. Когда я его отыскал, он так и стоял на коленях посреди дороги, даже не пытаясь подняться на только что вправленные палачом ноги. Весь трясется, лицо белое, глаза неживые. Прохожие