– Прошляпили?!.

– Успокойтесь, тут мы чисты. Военные пытали замять, надо им… – Я начинаю объяснять, что, куда и на какую глубину им следует вставить, но Гузь уже встряхнулся и не хуже меня знает, кого взять к ногтю, чтобы безруким болванам впредь неповадно было баловаться с рабдовирусом. – А меры – обыкновенные с учетом группы патогенности. Прошу вас держать это дело на сугубом контроле, Виктор Антонович.

– Не беспокойтесь, Михаил Николаевич.

Он ждет – без особой надежды, впрочем, – дам ли я ему понять: почему, собственно, он должен тянуть лямку за двоих, к тому же без малейших перспектив занять когда-нибудь мое место? Он смирится, не получив ответа.

Звонит Лебедянский, и голос его, вопреки обыкновению, не вял. Значит, накопано нечто такое, что может представлять интерес.

Так и есть. Пакет новых данных по исправительным учреждениям и наркологическим клиникам; в обоих случаях – неожиданный излом аппроксимационной кривой… Интересно…

На минус пятом этаже, специально приспособленном для сверхгромоздкой аппаратуры, бродят сомнамбулы. Объединенная бригада из людей Штейна и Воронина, сканирующая «железо» Филина, опять зашла в тупик. Один всклокоченный, с воспаленными глазами, уныло матюкается, не замечая моего присутствия.

И тут же снова Воронин. Наскакивает:

– Михаил Николаевич…

– Что еще?

– Дайте отпуск Самохину. Еле держится.

– Он из допущенных?

– Да.

– Нет.

– Надо дать, – не унимается Воронин. – Все равно сейчас толку от него никакого, заездился человек до деревянных мозгов… Вы же знаете, как это бывает.

Я знаю? Ничего я не знаю! Ничего, понятно вам?!. Ничего, кроме того, что сейчас нам надо навалиться и надавить так, чтобы гнойный этот фурункул наконец лопнул. Нельзя прекращать мозговой штурм. Впрочем, сегодня у меня кое-что получилось, и я добрый.

– Так и быть. Двое суток, начиная с этой минуты, под вашу ответственность. Пусть выспится. От себя могу порекомендовать ему лыжную прогулку, развеяться ему будет полезно. Хотя какой сейчас снег…

– Спасибо, Михаил Николаевич! В случае чего готов понести наказание вплоть до строгого выговора. – Счастливый Воронин уносится, прежде чем я успеваю накрутить ему хвост за дурацкие шутки, и минуту спустя уже слышно, как он на кого-то орет в значительном отдалении, Мало того, слышно, как ему отвечают в том же тоне, и он терпит. Может быть, только так и можно общаться с его немытой сворой гениев? Я бы так не смог. Он ради них в лепешку расшибется и за малейшее послабление готов чуть ли не униженно благодарить меня, Гузя и вообще кого угодно.

Подите вы все со своей благодарностью!

Штейн обстоятельнее: увязая в бесконечных подробностях, рассказывает мне, что удалось сделать с тех пор, как я терзал его группу в последний раз, на что можно надеяться в ближайшие дни и чего, по- видимому, не удастся в принципе. Чересчур пользованный компьютер, Михаил Николаевич, делаем что можем…

– А что вы, собственно, можете?

– Выловили слово Kruchkov, скорее всего это название файла. Вероятно, фамилия. Либо Кручков, либо Крачков. Возможно, Кручкович, Крачковский, а также иные варианты. На всякий случай я приказал также проверить и Крючковых, ограничив сферу поиска пока что нашей губернией. Вот список, жирным шрифтом отмечены наиболее вероятные кандидатуры.

– Оставьте мне.

Брови Штейна ползут вверх.

– Михаил Николаевич, нам проще самим…

Ну как объяснить ему, что я иногда вынужден делать не то, что мне хочется? Как?!

Боль в затылке отступает медленно.

– У меня имеются кое-какие соображения, Отто Оттович, и проверить их я должен сам. Не обижайтесь. Продолжайте копать «железо», это сейчас важнее всего.

Уже через полчаса я знаю ответ – нащупываю по-живому, издергавшись от головной боли. Кручкович Эраст Христофорович, врач-психиатр, заведующий реабилитационным отделением частной психоневрологической клиники «Надежда» – странным образом название клиники совпадает с кодом разработки, в чем я усматриваю добрый знак, – с 29/12/2039 находится в очередном отпуске. 51 год, холост.

Теплее?..

Какое там, уже горячо!

– О! Привет.

Совсем как Виталька.

На экране мелькали сугробы и лыжные палки – транслировался лыжный чемпионат на Валдайской Петле.

– Ты давно здесь?

– С час уже. Тебя за смертью посылать. Охрана не хотела пускать, предлагала посидеть в дежурке. Пришлось их тобой постращать… Однако и хоромина у тебя! Слушай, когда твой срок выйдет, тебе этот дом оставят?

Малахов ухмыльнулся.

– Вряд ли. А вообще-то жалко. Я тут уже привык. Тихо, хорошо… Вот на работе – там шумно и плохо.

– Устал?

– На пятерых хватит. Еще и ноги промочил вдобавок. Ничего, скоро буду как новенький. Медицина рекомендует термические процедуры и толику крепкого по окончании, если насос в порядке. Ты мне компанию не составишь?

– О! У тебя тут и сауна есть?

– Нет, русская парная. Экспресс, конечно, но в кабинке двое поместятся.

Усталость была отчасти физическая, приятная. Не чисто мозговая, от которой нет отдыха и не знаешь, куда деваться.

– Иди один, а я подожду. С легким паром.

– Нет уж. Если один, буду мыться в ванне.

– Тогда семь футов под килем.

– Убийца! Утону же!

Когда он вернулся, распаренный и завернутый халат, сам себе напоминая вареную сардельку в оболочке, Ольга сидела с ногами на тахте, рассматривая коллекцию боевых топоров, а на ее коленях поленом валялся Бомж и подставлял живот, чтобы почесали. За последние недели кот отъелся, восстановил утраченную шерсть и уже не раз, несомненно лелея реваншистские планы, настырным мявом требовал, чтоб Малахов выпустил его за дверь – показать, что проигрыш в первом матче был чистым недоразумением.

– Осторожно, он кусается.

Бомж прекратил урчать и настороженно открыл на Малахова зеленый, разделенный надвое зрачком светляк глаза.

– Нечего зря на скотину наговаривать, – сказал Ольга. – Только разок царапнул, и то не со зла. Просто чтобы помнила, кто тут главный. А так он зверь порядочный, душа у него интеллигентная.

– Альпинистская у него душа, – возразил Малахов. – Все ковры разодрал от пола до потолка,