– Мисс Стейси, это я, Люк.
– Занято! - пропищала она, едва выговорив это слово, словно ее душила влажность, вечно стоявшая в нашем сортире. Внутри было темно, свет туда проникал только сквозь щели между досками.
– Не выходите сразу! - сказал я как можно более паническим тоном.
– А что такое?
– Тут здоровенный черный полоз!
– О Господи! - охнула она. Она бы, наверное, снова грохнулась в обморок, если бы уже не сидела.
– Сидите тихо! - сказал я. - А то он поймет, что вы там, внутри.
– Боже мой! - дрожащим голосом простонала она. - Сделай что-нибудь!
– Не могу. Он здоровенный и кусается!
– Что ему нужно?! - умоляющим тоном сказала она, явно готовая заплакать.
– Не знаю. Он всегда болтается там, где дерьмо.
– Приведи сюда Джимми Дэйла!
– Хорошо, только не выходите! Он прямо возле порога. Думаю, он уже понял, что вы там, внутри.
– О Господи! - повторила она и заплакала. Я, пригибаясь, побежал назад, проскочил между курятниками, потом обежал вокруг огорода и приблизился к дому с восточной стороны. Шел я медленно и тихо, пробираясь между кустов, что служили оградой нашего участка, пока не добрался до густых зарослей, в которых можно было спрятаться и спокойно наблюдать за тем, что происходит у нас на переднем дворе. Джимми Дэйл стоял, облокотясь на машину, и все рассказывал свою историю, дожидаясь, когда его молодая жена покончит со своими делами.
Время тянулось и тянулось. Мои родители, Паппи и Бабка слушали истории Джимми Дэйла и смеялись, а он, закончив одну, тут же принимался за следующую. Время от времени кто- нибудь бросал взгляд в сторону сортира.
В конце концов мама не выдержала и пошла проверять, что там со Стейси. Минуту спустя от сортира донеслись их голоса, и Джимми Дэйл рванул туда же. Я поглубже запрятался в кусты.
Когда я вернулся в дом, было уже почти темно. Я наблюдал за домом издали, из-за силосной ямы, и видел, что мама и Бабка занялись приготовлением ужина. Я и так уже достаточно нашкодил, не хватало только еще и к ужину опоздать.
Все сидели, и Паппи приготовился благословить нашу пищу, когда я вошел в дверь с задней веранды и тихо занял свое место. Все смотрели на меня, но я лишь уставился в свою тарелку. Паппи быстро прочитал молитву, и все принялись накладывать себе в тарелки. После некоторого молчания, когда в воздухе уже скопилось достаточно напряжения, отец спросил:
– Ты где был, Люк?
– На речку ходил.
– Зачем?
– Просто так. Прогулялся.
Это звучало достаточно подозрительно, но они пропустили мое вранье мимо ушей. Потом Паппи, хорошо подгадав момент и с явной подковыркой в голосе, спросил:
– И много ты там видел здоровенных полозов? - Он был едва в состоянии произносить слова, так его распирало.
Я осмотрел всех, сидящих за столом. Бабка стиснула зубы, стараясь не улыбаться. Мама прикрыла рот салфеткой, но ее выдавали глаза: она тоже готова была рассмеяться. Отец как раз сунул в рот приличный кусок и как-то все же сумел его прожевать, сохраняя на лице спокойствие.
Но Паппи уже спекся. Он взорвался хохотом, хотя все остальные все еще всеми силами старались не заржать.
– Это ты здорово придумал, Люк! - едва сумел выговорить Паппи, когда наконец перевел дыхание. - Будет ей урок!
Наконец засмеялся и я, но не по поводу своего розыгрыша, а глядя на хохочущего Паппи и на то, как остальные трое по-прежнему пытались сделать вид, что ничего смешного не произошло.
– Ладно, хватит тебе, Илай, - сказала Бабка, обретя наконец способность двигать губами.
Я наложил себе хорошую порцию бобов и принялся за еду. За столом все наконец успокоилось, и мы продолжали жевать в полном молчании.
После ужина отец повел меня прогуляться до сарая с инструментами. На его двери висела ореховая палка, которую он сам вырезал и отполировал до полного блеска. Она предназначалась для меня.
Меня приучили вести себя как мужчина, когда наказывают. Плакать и кричать запрещалось, по крайней мере громко. В такие ужасные минуты меня всегда поддерживал пример Рики. Я слышал страшные истории о том, какие порки задавал ему Паппи, и, по словам и его родителей, и моих, он никогда не позволял себе заплакать. Когда Рики был маленьким, порка была для него настоящим испытанием.
– Это была скверная штука, как ты поступил со Стейси, - начал отец. - Она ж была гостьей на нашей ферме, к тому же она замужем за твоим двоюродным братом.
– Да, сэр.
– Зачем ты это сделал?
– Потому что она сказала, что мы глупые и отсталые. Небольшое преувеличение никогда не помешает.
– Вот как?
– Да, сэр. И она мне не понравилась, да и тебе тоже, вообще никому не понравилась!
– Может, и так, но все равно старших надо уважать. Ну и на сколько ударов палкой это тянет, по твоему мнению?
– На один, - ответил я. Это была моя обычная оценка.
– Думаю, что на два, - сказал он. - А как насчет скверных выражений?
– Не думаю, что они такие уж скверные.
– Они просто недопустимые.
– Да, сэр.
– Сколько ударов за это?
– Один.
– Сойдемся на трех за все? - спросил он. Он никогда не наказывал меня, пока был сердит, так что у меня всегда была возможность поторговаться. Три удара казались мне заслуженным наказанием, но я всегда немного упирался. В конце концов, удары-то получал я. Так почему бы и не поспорить?
– Два будет достаточно.
– Нет, три. Поворачивайся.
Я с трудом сглотнул, скрипнул зубами, повернулся и наклонился,
