– Нет. Со вчерашнего дня ничего не изменилось. Судьи отдыхают.

– А они в курсе, что у меня выходных нет? Что часы тикают и в субботу, и в воскресенье?

– Может быть, как раз в эту минуту судьи рассматривают мои апелляции.

– Может. Если только как раз в эту минуту они не сидят с пивными кружками вокруг гриля, где поджариваются свиные ребрышки. Согласен?

– Вполне реальная возможность. О чем пишет пресса?

– Пересказывает бредни о бесчеловечных преступлениях Сэма Кэйхолла, анализирует комментарии губернатора. Информации – ноль. Зато сколько эмоций!

– Твое имя сейчас у всех на устах, Сэм. Уэндалл Шерман и его издатель предлагают уже сто пятьдесят тысяч, но решение необходимо принять до шести вечера. Уэндалл в Мемфисе, сидит наготове с диктофонами. Уверяет, что ему потребуется не менее двух дней.

– Отлично. Как, по-твоему, я должен распорядиться этими деньгами?

– Оставишь любимым внукам.

– Ты это серьезно? Берешься их потратить? Если так, вези его сюда.

– Оставь. Я шучу. Твои деньги не нужны ни Кармен, ни мне. Совесть не позволит ими воспользоваться.

– Слава Богу. Мне бы очень не хотелось в течение двух последних суток болтать о своем славном прошлом с каким-то незнакомцем, будь он даже набит банкнотами по самую макушку. Кому, к дьяволу, интересна моя биография?

– Я взял на себя смелость отказать Уэндаллу.

– Хвалю.

Сэм встал, прошелся по “гостиной”. Адам устроился на уголке стола, взял газету и раскрыл спортивное приложение.

– Знаешь, я буду рад, когда это все закончится, – сказал Кэйхолл, подтверждая свои слова энергичным взмахом руки. – Надоело ждать. Хорошо бы прямо сегодня вечером. – Голос деда стал выше, в нем слышалось явное раздражение.

Адам сложил газету.

– Мы должны выиграть, Сэм, уверяю тебя.

– Выиграть что? Отсрочку? Надо же! Что она даст? Еще жалких шесть месяцев? Год? Ты понимаешь, что это значит? Да лишь то, что нам придется пройти через пытку еще раз. Я опять начну считать дни и шаги, перестану спать по ночам, примусь выстраивать новую стратегию. Опять буду слушать тошнотворные рассуждения Наджента и откормленной дуры-психички, шептаться с Гриффином, терпеть снисходительность охраны. – Напротив стола Сэм остановился, в его повлажневших глазах сверкала ярость. – У меня больше нет сил, Адам! Слушай! Слушай! Это хуже, чем смерть.

– Мы не можем все бросить, Сэм.

– Мы? Кто – мы? Накачать газом готовятся меня – не тебя. В случае отсрочки ты оправишься назад в Чикаго. Станешь героем – еще бы, ведь ты спас жизнь своего клиента. Твой портрет украсит обложку “Адвокатского вестника” – или что вы там, модные юристы, читаете? Новая звезда, взошедшая, над Миссисипи. Вытащил с того света собственного деда, отъявленного расиста, между прочим! А я пойду к себе в клетку – ставить крестики в календаре. – Сэм швырнул окурок на пол и схватил Адама за плечи. – Взгляни на меня, внучек! Повторения не будет. Я требую, чтобы ты остановился. Брось! Сообщи судьям: я отзываю все ходатайства. Позволь старику умереть с достоинством.

Руки Кэйхолла тряслись, дыхание стало прерывистым. Внук смотрел в его усталые голубые глаза. По серой щеке скатилась слеза и исчезла в седой бороде.

Адам впервые ощутил исходивший от деда запах застарелого, въевшегося в кожу пота и табачного перегара. Странно, но тяжелый аромат не казался отвратительным, как было бы, если бы источником его являлся человек, который имеет неограниченный доступ к хорошему мылу, горячей воде и дорогим деодорантам. Через мгновение Адам перестал замечать этот запах.

– Но я не хочу, чтобы ты умирал, Сэм.

– Почему?

– Я ведь только что нашел тебя. Ты – мой дед. Хватка Сэма ослабла, он сделал шаг назад.

– Прости.

– Тебе не за что просить прощения.

– Есть, есть за что, Адам. Ты нашел себе неважного деда – древнюю обезьяну в красном спортивном костюме, убийцу, готового через пару деньков вволю надышаться веселеньким газом. Подойди к зеркалу. Кого ты в нем увидишь? Красивого молодого человека с великолепным образованием и блестящим будущим. Где, где я мог ошибиться, где свернул не на тот путь? Что случилось? Всю жизнь я прожил, ненавидя окружавших меня людей, и теперь мне предъявлен счет. Ты же ни к кому не испытывал ненависти – и куда вознесла тебя судьба? Но в наших жилах течет одна и та же кровь. Почему я здесь?

Сэм медленно опустился на стул, упер локти в колени, ладонями прикрыл глаза. В “гостиной” повисло долгое молчание. Слышались лишь негромкие мужские голоса в коридоре.

– Знаешь, внучек, я бы с радостью умер как-нибудь по-другому, – хрипло проговорил Сэм, потирая виски. – Не сама по себе смерть меня сейчас беспокоит. Я давно понял, что окончу свои дни именно тут. Пугает мысль умереть незаметно, безвестно. Уходишь, и никто даже головы не повернет. Никто не посидит у гроба, не бросит в могилу горсть земли. Мне часто снился сон: лежу в дешевом гробу, в пустой часовне, и рядом ни души, нет даже Донни. Только священник хихикает – ведь мы с ним одни, чего стесняться? Но сейчас все переменилось. Я вижу, что кто-то обо мне заботится, я знаю, моя смерть огорчит тебя, потому что ты пытался мне помочь. И похороны ты устроишь, как положено. Я готов, Адам, честное слово, готов.

– Верю, Сэм. Верю и уважаю тебя за это. Не сомневайся, я пробуду здесь до последней минуты, и буду скорбеть, когда ты уйдешь, и похороны устрою, как положено. Ни один человек не посмеет тебя обидеть, пока я рядом. Но, прошу, посмотри на все моими глазами. Я молод, передо мной – целая жизнь. Не делай так, чтобы я потом думал, что мог сделать больше. С твоей стороны это было бы несправедливо.

Кэйхолл поднял голову, сложил на груди руки. Лицо его стало спокойным, в уголках глаз поблескивала влага.

– Мы поступим с тобой так, – глухо сказал он. – Завтра и во вторник я займусь кое-какими приготовлениями. Полагаю, все произойдет около полуночи, времени должно хватить. Относись к этому как к игре. Выиграешь – отлично. Проиграешь – я расплачусь.

– Значит, слушание…

– Нет. Никакого слушания, никаких петиций. Проблем тебе и без того хватает: на два ходатайства ответы так и не получены. Нового я ничего не подпишу.

Сэм с трудом поднялся, на негнущихся ногах подошел к двери, привалился к ней плечом.

– Что слышно о Ли? – спросил он, доставая из кармана сигарету.

– Она по-прежнему в клинике, – солгал Адам. Ему хотелось сообщить деду правду – стоит ли врать, когда жить человеку осталось всего два дня? Удержала мысль: до вторника Ли наверняка объявится. – Хочешь ее увидеть?

– Думаю, да. Она может оттуда выйти?

– Не уверен, но попробую вытащить. Она слабее, чем я рассчитывал.

– Моя дочь – алкоголичка?

– Да.

– Это все? А наркотики?

– Только спиртное. Тетка призналась, что пьет уже долгие годы. Клиника стала для нее вторым домом.

– Да хранит ее Господь. Моим детям тоже не повезло.

– Ли – замечательная женщина. Ей действительно не повезло – сначала в браке, потом с сыном. Он подростком ушел из семьи и больше не возвращался.

– Уолт?

– Уолт. – У Адама защемило сердце: дед даже не был уверен, как зовут его внука. Кто же проклял род Кэйхоллов?