Профиль у нас был танковый, и в программе стояли стрельбы, вождение… Все как положено, в общем. Однажды мы шли колонной, и головной танк переехал собаку, она или больная была, или старая и лежала прямо в колее, не убежала. Механик-водитель принял немного в сторону, но недостаточно и переехал собаке лапы. А мы с Козловым во втором танке в башне сидели и видели глаза этой собаки. Она уже не могла двигаться и с такой печалью и мольбой на нас смотрела – прямо как человек. А танк надвигался, надвигался, мы думали, наш механик тоже объедет собаку стороной, а он, наоборот, накрыл ее гусеницей. Танк проехал, и мы увидели плоскую, как блин, собаку и такие же плоские внутренности, размазанные по дороге. Мне показалось тогда, что над ними даже пар поднимался – они были еще теплые.

Богучаров замолчал. Где-то за стеной зазвенел телефон. Вентилятор в дальнем углу с бесполезной хлопотливостью гонял воздух.

– На нас эта история с собакой, конечно, подействовала, – сказал после паузы Богучаров. – Настроение – ноль, едем и молчим, потом я поворачиваю голову – а у Олежки все лицо в слезах. Я даже не поверил поначалу.

– Почему не поверили?

– Не думал, что на него это так подействует. История, конечно, неприятная, но к чему же слезы лить. Я даже хотел ему сказать, что не надо так близко к сердцу все принимать, положил ему руку на плечо, а когда он обернулся и я его глаза увидел… – Богучаров развел руками и покачал головой. – Это была вселенская скорбь, клянусь. И я дар речи потерял.

– Вы с ним когда-нибудь позже вспоминали эту историю?

– Нет. Такой, знаете, молчаливый уговор – не вспоминать.

– Тайное братство посвященных, да?

– Да.

– А вот такой еще у меня вопрос. Вы собирались в компании – и чем занимались? Музыку слушали? Или говорили о чем-то?

– Всякое бывало.

– Со спиртным сидели?

– Конечно.

– Много пили?

– По количеству – нет, а по состоянию – да.

– Это как?

– Я сейчас гораздо больше выпиваю, но почти не пьянею при этом. А тогда – молодой, зеленый – рюмку хлопнул, и уже хорошо. Организм слабоват был против алкоголя.

– И Козлов с вами пил?

– Не помню. Наверное, пил.

– Но все было в пределах нормы? Не больше, не меньше других?

– Мне кажется, даже меньше остальных. Он мне таким и запомнился – тихоня, замкнутый в себе. Всегда один, даже если вокруг него люди.

– Он бывал откровенен?

– Нет.

– И никогда ничего о себе не рассказывал?

– Нет.

– О родителях своих, например, – подсказал Хургин.

– А разве у него были родители? Он в детдоме воспитывался, насколько я знаю.

– До восьми лет он жил с матерью.

– Я об этом не знал, – признался Богучаров.

– Мать погибла, а отец и сейчас живет где-то. Вы никогда ничего об отце не слышали?

– Нет.

– Козлов даже не упоминал о нем?

– Нет.

– Может быть, кому-то другому говорил, не вам?

– Я этого не знаю.

– С кем Олег был так близок, как с вами?

Богучаров задумался.

– С Колей Артемьевым, больше ни с кем, пожалуй.

И сам Козлов называл эту фамилию – Артемьев. Она была записана в блокноте доктора. Но Артемьев где-то далеко на Севере, и его следы затерялись.

– Да, еще Артемьев, – сказал Хургин. – Но его сейчас не найти?

– Почему не найти? – удивился Богучаров и взял со стола пухлую записную книжку. – Он живет в Североморске. Звонил мне пару месяцев назад, узнавал обстановку. Хочет вернуться, не нравится ему там.

– И у вас есть его координаты? – спросил Хургин с вспыхнувшей надеждой.

– Он мне свой телефон оставил. Вам-то я его дам. – Богучаров засмеялся. – Все-таки видно, что вы не из милиции. Совсем в другом русле у нас с вами разговор прошел. Все больше про душу. А у тех вопросы – не психопат ли он, не замечали ли прежде отклонений?

– Ну и как? – попал в нужный тон Хургин. – Не замечали отклонений?

– Он обычный парень. Только переживает все глубже и сильнее.

– Да, конечно, – сказал Хургин и в задумчивости забарабанил по столу пальцами. – Переживает глубже и сильнее.

Может быть, в этом разгадка?

Наверное, Богучаров все-таки предварительно позвонил Артемьеву, потому что, когда Хургин, услышав в телефонной трубке далекий голос, сказал: «Здравствуйте, моя фамилия Хургин, я хотел бы с вами побеседовать об Олеге Козлове», Артемьев лишь коротко ответил: «Здравствуйте», – и замолчал, и вот эта пауза ожидания подсказала доктору, что Артемьев уже посвящен в детали происходящего.

– С Олегом случилась неприятная история, – на всякий случай сказал Хургин. – Вы в курсе?

– Да.

«Значит, Богучаров действительно ему звонил».

– Олег назвал вас как человека, с которым он поддерживал товарищеские отношения. Это действительно так?

– Да, наверное.

– Он бывал у вас в гостях?

– Не очень часто.

– Вы собирались компанией или Олег приходил именно к вам?

– Как правило, в компании.

– И как он себя вел?

– Ну как вел, – замялся Артемьев. – Как обычно.

«Как обычно». Он ничем не выделялся. Был тих и неприметен. То же самое говорил о нем Богучаров».

– Олег любил спокойную обстановку?

– Да. Посидеть где-нибудь в укромном месте с книгой – больше ему ничего не надо.

– Что он любил, по-вашему, читать?

– Трудно сказать. Мне кажется – все, что угодно. Для него книги выполняли роль наркотика.

– То есть?

– Способ убежать от действительности, – пояснил Артемьев. – Он уходил в вымышленный мир и не хотел оттуда возвращаться. Так мне казалось.

– Вы, по-моему, не ошибались. Он себе даже тему диссертации такую взял – подальше от нас во времени.

– Какую же?

– Что-то связанное с латынью.