общем, я от него держался подальше. Мое дело – его сопровождать, а остальное – не мои заботы.

– А деньги нашлись?

– Какие деньги?

– Пятнадцать миллионов долларов, которые Воронцов переправил за границу.

– Почем мне знать? – сказал Марков. – Я на острове пробыл всего минут двадцать, да и то рядом с вертолетом. Что там было, что нашли, чего не нашли – я и тогда не знал, и сейчас не знаю.

– И Воронцов ничего об этом не говорил?

– Я с ним не разговаривал, – напомнил Марков.

Дружинин вздохнул.

– И о Кочемасове ты ничего не слышал? – поинтересовался он.

– Ничего.

Не так уж много нового, если разобраться.

– Ты сказал по телефону, что с Воронцовым расстался в аэропорту.

– Мы прилетели на Чкаловский аэродром. Воронцова вывели из самолета первым, посадили в «Волгу» и увезли.

– Кто были эти люди?

– Я не знаю.

– Ну хотя бы предположить можешь?

– Ну откуда мне знать!

С ним больше не о чем было разговаривать. Рассказал обо всем, что знал. Дружинин спрятал в карманы куртки озябшие руки. Стал накрапывать дождик, мелкий, почти неощутимый.

– Нравится тебе здесь? – спросил Дружинин и повел взглядом по сторонам.

– А что ж, – ответил бесцветным голосом Марков. – Привык.

– Кем работаешь?

– Кем придется. По кухне помочь или ремонтом заняться. Еще грузчиком могу, зимой – истопником…

Он перечислял свои многочисленные профессии с необъяснимым равнодушием, и это было удивительно для Дружинина. Позади у Маркова была служба в «Антитерроре», стрельба и кровь, и ту суматошную жизнь он бросил в одночасье, променяв ее без сожаления на работу грузчика и истопника. Те люди, которые вынудили его это сделать, были жестоки. Извели своими беседами-допросами и выбросили за ненадобностью.

– Они тебя о Воронцове расспрашивали? – негромко спросил Дружинин.

– Кто? – вскинул голову Марков.

– Люди, которые тобой занимались по возвращении из Африки. Ведь так?

– Да.

Качали информацию – так это называется.

Где-то далеко, за деревьями, закричали дети. Потом раздался смех.

– А ты знал, откуда ребята в ваш «Антитеррор» приходили? – закинул удочку Дружинин. – Я слышал, что было много детдомовских.

Смотрел на Маркова во все глаза. Будто ожидал, что тот ему наконец раскроет эту тайну.

– Все почти были детдомовские, – сказал Марков. – Кто откуда.

– И Крамаренко?

– И Крамаренко тоже.

– А ты не помнишь, из какого он был детдома?

– Он калининский, кажется.

Все та же песня. Дружинин едва сдержал вздох разочарования.

– А о ранениях Крамаренко ты мне не можешь рассказать? У него вот здесь, на щеке, – Дружинин показал, – был шрам.

– Это его на Новом Арбате зацепило, – вспомнил Марков. – Как раз перед нашим отлетом в Африку. Какой-то доходяга из своей машины принялся прохожих обстреливать из карабина, из «сайги». «Сайгу» знаешь?

– Знаю, – кивнул Дружинин.

– Припарковал машину к тротуару, открыл окошко – и пиф-паф. Один убит, двое ранены. К тому времени, как мы приехали, там уже всех прохожих разогнали, все оцепили, а мы должны были его брать. Сашка подполз к самой машине, а мы этого психа с другой стороны отвлекали выстрелами. Все нормально идет, и вдруг он ни с того ни с сего оборачивается, видит Сашку и стреляет ему прямо в лицо. Хорошо, что по касательной, только кожу поцарапало. Из-за этого ранения Сашка и в Африку не полетел – повезло, можно сказать.

Обо всем этом Дружинин знал, и его больше интересовала другая рана.

– А вот здесь, – он показал на грудь, – у него еще один след от пули. Это тоже «антитерроровская» рана?

– Нет, – качнул головой Марков.

Сейчас скажет о детском доме, обреченно подумал Дружинин.

– Это ему на память о детдоме, – сказал Марков. – Проткнули его железякой.

– У него там огнестрельная рана! – не выдержал Дружинин. – Ты видел?

– Видел, – спокойно ответил Марков.

– Что ж ты – не можешь огнестрельную отличить?

– Мне Шурик сам рассказывал, откуда она у него взялась. Почему я должен ему не верить?

Резонно, конечно.

Дождь усиливался.

– Пойдем под крышу, – предложил Марков. – Зябко.

Он поднялся со скамьи, не дожидаясь ответа. Дружинин подчинился. Марков шел впереди, чуть ссутулив плечи. Воротник плаща был поднят. Под короткой стрижкой, в затылочной части, Дружинин вдруг заметил рубец. Он шел от шеи к правому уху – такой розовый и приметный.

– Ты был ранен? – поинтересовался Дружинин.

– О чем ты? – спросил, не оборачиваясь, Марков.

– Этот рубец, на голове…

– С детства, – коротко ответил Марков.

Конечно, это не была рана, полученная во время службы в «Антитерроре». Потому что в личном деле Маркова не было никаких упоминаний о ранениях.

Можно было уезжать. Нет смысла больше здесь оставаться. Дружинин остановился. Марков уже стоял на крыльце и смотрел вопросительно.

– Я на вокзал, – объявил Дружинин. – Уезжаю.

– Зайди, хотя бы чайку попьем.

– Нет, спасибо.

Из дверей вышла пожилая женщина, взглянула на Дружинина и тут же отвела глаза.

– Миша, там в четырнадцатой комнате стекло разбили, – сказала она.

– Я посмотрю, Анна Никифоровна, – поспешно и заискивающе сказал Марков.

Женщина спустилась по ступенькам и пошла по усыпанной листьями дорожке. У нее была властная походка. Походка хозяйки.

– Главная здесь, да? – догадался Дружинин.

Марков молча кивнул. Дружинин протянул ему руку, прощаясь, и уже за воротами нагнал Анну Никифоровну, пошел рядом. Она покосилась, но промолчала.

– Я – Мишин знакомый, – сказал Дружинин.

Не знал, как иначе представиться.

– Вместе работали когда-то. Вы его, наверное, воспитывали, да?

– Когда это я его воспитывала? – осведомилась женщина.

– В детстве. Он ведь вырос здесь.