— Правда?

— Я же тебе говорила. Я никогда никому не разрешаю лететь в кабине пилота.

Марко поиграл резиновой губкой, пролетавшей мимо, сделав попытку заставить ее крутиться в воздухе перед его носом.

— Сыграй еще что-нибудь на своем губном органе, — сказал он.

— Нет, — ответила Табита.

— Я хочу поиграть на твоем губном органе.

Табита пропустила это заявление мимо ушей.

— И на твоем другом…

— Вот, — Табита перебросила ему гармонику.

Марко взял ее и стал наигрывать что-то нежное и печальное, жалобную и меланхоличную мелодию, поднимавшуюся вверх на каждой третьей строфе, словно в попытке стряхнуть свою тоску, освободиться и улететь; но на третьей строфе она снова сворачивалась и падала; иногда неохотно, но всегда покорно, точно знала, что упадет, так, словно поднималась и падала столетиями. И все же, когда подходила третья строфа, мелодия, казалось, собиралась и обретала энергию заново, и, казалось, на каждой новой строфе она уже падала не так низко, и Табита против воли зачарованно следила за игрой этого симпатичного мужчины, раздумывая, чем он завершит мелодию, как он сможет вообще преодолеть диссонанс между рывками вверх и вниз, пока не поняла, что мелодия уже кончилась тихим ритмичным ручейком, взбежавшим вверх, вниз, затем исчезнувшим с легким мерцанием.

— О, это было прекрасно, — сказала она.

Марко улыбнулся. Его чудесные глаза смотрели спокойно, почти робко, совсем не так, как прежде.

Табита отбросила назад ремни безопасности, поднялась над ним, схватила его за руку и подняла вверх.

Он воспользовался моментом, чтобы сунуть гармонику назад, туда, где нашел ее, в отверстие испорченного фибриллятора. Затем круто развернулся и поцеловал ее.

— А как насчет Тэла? — спросила Табита.

— С ним все будет в порядке. — Марко показал на зеленые кнопки на ящике. Они ровно пульсировали.

Они спустились по проходу вокруг люка в капитанскую каюту и оставили дверь открытой.

Зацепившись ногой за одну из петель в углах корпуса, они раздели друг друга. Их одежда повисла и плавала в воздухе. Обувь описывала неровные круги вокруг их обладателей. Из самых неожиданных уголков поднялось нижнее белье, сталкиваясь на пути с извивавшимися, как змеи, носками.

Высвободив ногу, Табита легко опустилась на Марко. Ее руки оказались на его бедрах. Он широко расставил ноги, и девушка мягко скользнула между ними. Марко начал кружиться, потянулся к Табите, медленно извивавшейся под ним. Его руки соскользнули с ее груди, так, словно она была смазана жиром. Он перевернулся в воздухе, снова оказался лицом к лицу с Табитой и, подогнув под себя ноги, лег навзничь на пустоту, прижав пятки к ягодицам и широко расставив колени. Он тяжело дышал от возбуждения, рот и глаза его были широко открыты, взгляд был диким. Он зарылся ртом в волосы Табиты.

Девушка пропустила левую ногу под его рукой, правое бедро ее скользнуло вдоль его живота. Нежные руки Марко ласкали бока Табиты — руки музыканта. Она перекувырнулась у него на коленях, слегка оттолкнулась от стены каюты, медленно вернулась, вытянув вперед ноги, оказалась на нем верхом, и они слились. Затем они закружились, переворачиваясь вверх ногами, вращаясь вокруг своего теплого, влажного общего центра. Марко судорожно вздохнул и застонал.

Все это время Табита вполуха прислушивалась к глубокому медленному пульсированию моторов, к гулу и потрескиванию летящей «Элис Лиддел», раздававшемуся на заднем плане. Она прислушивалась в ожидании нового шума, того, который, как показалось ей, слышался на пути с Шатобриана: неровному постукиванию кристалла осевого запора, подпрыгивавшего в гнезде.

Шум раздался неожиданно. Но это был не кристалл. Это был звук гармоники, наигрывавшей песенку ее тетушки Мюриэл.

Табита в ужасе уставилась на Марко.

Звук приближался по проходу. Но это была не ее гармоника, это был более высокий, пискливый звук, словно через крошечный динамик проигрывали плохую запись.

Табита забилась, освобождаясь из объятий Марко, пытаясь за что-нибудь ухватиться, чтобы найти опору.

Через открытую дверь, весело чирикая, прошествовал внутрь попугай Марко. Звуки, которые он издавал, были как две капли воды похожи на звуки маленькой гармоники.

— О, Господи, он выбрался из ящика, — взволнованно воскликнула Табита.

— Наверное, ему стало скучно, — сказал Марко.

— Что?

— Бути, моя пылкая крошка, — распевал попугай, — я прижму тебя к стене!

Он склонил голову набок и злорадно воззрился на них одним черным глазом.

Он злобно ухмылялся.

— ГОСПОДИ ИИСУСЕ, ДА ОН — РАЗУМНОЕ СУЩЕСТВО!

— Да, думаю, что так, — сказал Марко, — то есть смотря что понимать…

— Пошел вон! — крикнула Табита вторгшемуся незваным внеземлянину. — Убирайся из моей каюты!

Она схватила проплывавшую мимо рубашку и тщетно попыталась запустить ей в птицу. Попугай увернулся от этого медлительного снаряда, сделав аккуратненький поворот на три четверти.

— Трусливая салями! — заголосил он, повиснув вверх ногами.

Табита конвульсивным рывком высвободилась из объятий Марко, и тот, расставив ноги, налетел прямо на иллюминатор. Девушка в ярости сверкнула на него глазами:

— СКАЖИ ЧТО-НИБУДЬ!

— Ладно, Тэл, иди отсюда, — сказал Марко нейтральным тоном. — Она тебе не Саския. Ей это не нравится.

Большая зеленая птица перевернулась и непринужденно выплыла задом из каюты.

— Салями минестроне, — донесся из прохода ее злорадный голос, — а в кувшине — виски…

Марко почесал себе живот:

— Тэбби. Я очень сожалею. Правда.

— НЕ СМЕЙ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ ТЭББИ. Никто НИКОГДА не зовет меня Тэбби.

— Извини!

— Что — он — такое?

— Попугай. Подобие попугая. Я тебе уже говорил.

— Черт побери, Марко, он разумный!

Он пожал плечами в воздухе:

— Ну, конечно. Обычного попугая нельзя заставить проделывать все эти штуки. Я думал, он тебе нравится. На самом деле он умница. Когда ты узнаешь его получше…

— Я не хочу узнавать его получше.

— Послушай, он же не хотел ничего такого. Ему просто одиноко. Тебе бы тоже стало одиноко, если бы тебе часами пришлось сидеть засунутой в этот маленький ящик. Иди сюда, Табита, я извиняюсь, правда.

Но Табита пристроилась на корточках в углу потолка, пристегивая ручной монитор и яростно натягивая на себя тенниску.

— А кто такая Саския? — поинтересовалась она.

Человеческий дух — понятие весьма растяжимое, если дать ему возможность дешево и без труда путешествовать, гибкую собственность и законы по планированию, а также благоприятные налоговые льготы. Но кроме того, человек — стадное животное. В первые дни Космического Рывка не было никаких причин строиться за сотни миллионов километров от человеческого жилья. Практически весь Марс был в распоряжении, если не бояться климата, и любой человек мог создать туннель ответвления.