опять видели, «несмотря на яркую луну и сильный мороз», причем бесхвостую, Пепис, которого мы цитируем, и сам увидел ее в вечернее время — «и впрямь бесхвостую, а хвост то ли оторвался, то ли его вовсе не было, не знаю; звезда как звезда — только большая и мрачная, и она то восходит, то нисходит по небу, двигаясь по дуге, и то и дело начинает светить на новом месте». Что же касается Голландии, то до Лондона докатились слухи о «нашем поражении у побережья Гвинеи, где наши военные моряки проявили чудовищную трусость и вероломство». Война еще не была объявлена, но лорд Сэндвич уже вышел в море и, невзирая на зимние штормы, развернул флот в Ла-Манше; а поражение у побережья Гвинеи было уравновешено захватом голландской флотилии в порту Смирны. Шли спешные приготовления к большой войне, которая началась 15 марта 1665 года.
Двор воспринял войну с восторгом. Карл нежданно-негаданно ощутил единство со страной и народом и был вправе рассчитывать на полную поддержку со стороны парламента. Причем ощутимых потерь при дворе поначалу не наблюдалось. Лорд Сэндвич был куда в большей мере флотоводцем, нежели придворным, и по нему тут особенно не скучали, а лорд Бакхерст написал на прощание чудесные стихи «милым дамам на берегу». Да и разлука с «радостями Гайд-парка и дивными прогулками по Мэлл» оказалась недолгой: Бакхерст вернулся в Лондон уже к Рождеству, как раз когда «милые дамы» созрели для того, чтобы вознаградить своих возлюбленных за вынужденное воздержание.
Театр проснулся от долгой спячки времен Протектората. Два театра получили лицензию одновременно — Королевский и Герцогский. И в каждом подчас играли по четыре спектакля в неделю. Причем пьесы льстили двору — и только ему. Какой-нибудь сельский помещик, заглянув на спектакль, обнаруживал, что дежурный комедиограф избрал его самого и его семейство предметом насмешек. Как правило, его изображали старым импотентом, заедающим молодую женушку, всячески пряча ее от мира с его соблазнами, — но мир в лице красавца и щеголя, для смеха переодевшегося священником или стряпчим, неизменно находил тайный ход в неприступную с виду крепость. Только людей света изображали на театре галантными кавалерами. Этим выдумкам, замешанным на молодых женах, изголодавшихся по любви, на старых мужьях, обреченных стать рогоносцами, на красавцах-кавалерах, переодевшихся кем ни попадя, суждено было в жизни лорда Рочестера стать реальностью. Природе вновь пришлось заняться подражанием Искусству — искусству, которое хорошо характеризуют сами названия пьес: «Горожаночка, или Посрамленная глупость», «Стыдливый стряпчий, или Удачливый инсургент», «Вечерняя любовь, или Лжеастролог», «Сам себе рогоносец», «Старый помещик, или Ночные услады», «Дикарь-кавалер», «Городская невеста», «Счастливый рогоносец».
Присутствие в задних рядах партера проституток под маской, ищущих клиента, отталкивало многих добропорядочных горожан, но и тайно привлекало, скажем, того же Пеписа, который на представлении «Геракла» в 1667 году увидел «в соседнем кресле женщину, как две капли воды похожую на леди Каслмейн; при том, что была она, как мне кажется, особой легкого поведения, потому что оказалась накоротке чуть ли не со всеми симпатичными мужчинами в зале, называя их по имени — кого Джеком, кого Томом, — и ближе к концу спектакля пересела от меня на другое место». В партере, между проститутками и придворными, расхаживали торговки апельсинами, из числа которых знаменитостями стали Нелли Гвин и Апельсиновая Молли (Мэри Дэвис). «В театре было полно членов парламента, с которыми я таким образом провел и день, и вечер; и один из них, господин с превосходными манерами, сидевший прямо перед нами, подавился апельсином и едва не задохнулся, но Апельсиновая Молли, подоспев, сунула ему палец в горло и таким способом вернула к жизни».
В ложе восседал король с очередной фавориткой. Вновь процитируем Пеписа:
Король и герцог Йоркский заметили меня и улыбнулись тому, что рядом со мной сидит такая красивая женщина, но меня поразило то, что я обнаружил в королевской ложе Апельсиновую Молли: она смотрела на него, а он на нее, и этот обмен взглядами заметила леди Каслмейн, а едва заметив, вся вспыхнула, и это меня опечалило.
Ко времени появления Рочестера при дворе Молли Дэвис торговала апельсинами и играла на сцене незначительные роли. Она еще не очаровала короля исполнением песни «Лежу я на сырой земле» из пьесы «Соперницы» — песни, которая, по слову Джона Дауна, «вознесла красивую певичку с сырой земли на королевское ложе».
Куда более дикими забавами двора были, например, разбойное нападение с убийством на некоего дубильщика Хоппи, осуществленное в 1662 году под Уолтэм-кросс лордом Бакхерстом, его братом Эдуардом Саквилом и сэром Генри Билэйсисом со товарищи, или «гулянка» на следующий год в оксфордском кабаке «Кэт», в ходе которой сэр Чарлз Сидли и лорд Бакхерст выскочили на балкон совершенно голыми и обратились с шутовской проповедью к столпившимся внизу зевакам. Сам король доходил в целиком и полностью охвативших его двор бесчинствах лишь до определенной черты, но черта эта практически ускользала от внимания его современников, что дало возможность все тому же Пепису записать в 1663 году слова сэра Томаса Крю:
Короля ничто не интересует, кроме наслаждений; сама мысль о том, чтобы заняться государственными делами, ему глубоко противна; и вообще им, как марионеткой, вертит леди Каслмейн, которая, как он похваляется, освоила все трюки и фокусы любовной игры в духе Аретино, чему он и сам соответствует, обладая изрядным х… И если кто-нибудь из остающихся трезвыми советников подсказывает ему что-нибудь путное и подвигает в направлении достославных, да и просто добрых дел, — остальные (советчики, так сказать, по части удовольствий) подстерегают его в покоях леди Каслмейн в состоянии полной расслабленности и разубеждают в благих намерениях, нашептывая, будто те внушены либо ничего не понимающими старыми хрычами, либо тайными королевскими врагами.
Но и сам Пепис порой поднимался над такими предубеждениями, отмечая, например, насколько эффективнее заседает Военно-морской совет в присутствии короля, нежели без него. Не обладая совокупностью имеющихся сегодня данных, современники короля не замечали, с каким искусством он на протяжении более чем двадцати лет натравливал друг на дружку Францию, парламент и Голландию,
