хотя бы самую малую, то есть от императрицы до последнего караульного солдата, всегда готовы по собственному произволу нападать, душить, вся чески уничтожать и унижать подчиненных и подданных.

Я не открыла Андрею свой замысел, и думаю, в этом я права. Незачем излишне удручать его и заставлять тревожиться обо мне еще сильнее, нежели он уже встревожен. Возможно, приятнее было бы иметь возможность поделиться и посоветоваться с близкой подругой или возлюбленным; я живо представляю себе, как это могло бы происходить. Но так ли это хорошо: мучить своими тревогами близких? Ведь и Андрей не делится со мной подробностями своей домашней жизни. Я чувствую себя отчасти одинокой, но и сильной. Госпоже Сигезбек я ничего не сказала. Все равно ведь она узнает о моем визите в покои императрицы. Тогда я ей что-нибудь скажу. А что же? Это будет зависеть от дальнейшего хода событий. Сейчас ночь, я сижу за столом в своей комнате. Свечи ярко горят. Что же я делаю? Угадайте, возможные мои будущие читатели! Я пишу. Я пишу мои записки, совершенно новый вариант, совершенно безобидный – о погоде, о фейерверках, о танцах, и очень много – о платьях и прочих нарядах. Пусть императрица подумает, что мои записки – всего лишь тонкая тетрадка, заполненная описанием предметов, совершенно пустяковых. Заканчиваю писать и ложусь. Надо поспать, чтобы завтра быть спокойной и здоровой.

Вот вам описание аудиенции. Императрица явно желала мне показать, что не принимает всерьез ни меня, ни все, что со мною связано. Ее величество приняла меня в спальне. Она сидела за пяльцами, одетая в капот из турецкой материи зеленого цвета и повязав голову красным платком. Ее величество кивнула мне с видом вполне дружелюбным. Рядом с нею на низкой скамейке расположилась моя давняя знакомка, Авдотья Воронихина, чесальщица пяток и рассказчица сказок. Императрица указала мне рукою на кресло у двери, изволила дружелюбно поздороваться со мною и велела мне сесть. Сначала я присела в придворном поклоне, затем уселась на кресло, держа на коленях ковровый мешочек с тетрадкой.

Теперь мне хочется в подробностях описать разговор, происходивший между императрицей и ее приближенной[80]. Они говорили по-русски, то есть грубовато и неуклюже. Состояние русского языка таково, что он еще мало пригоден для выражения тонких и сложных чувств. Воронихина перечисляла имена и прозвища комнатных женщин императрицы, назначенных для развлечения Ее величества. Вероятно, это перечисление делалось, чтобы одарить их какими-ни будь подарками или приказать сшить для них новую одежду. Прозвища их чисто русские и звучат занятно. Перечислю и я те, которые мне запомнились: Мать Безножка, Дарья Долгая, Акулина Лобанова, Девушка Дворянка, Баба Материна, Катерина Кокша… Кстати, госпожа Воронихина не нашла нужным приветствовать меня. Я не стану говорить Андрею о ее присутствии в покоях императрицы. Для чего мне говорить ему неприятное и вызывать в нем чувство неловкости! Я вовсе не хочу мучить его…

Я сидела у двери достаточно долго, но не без пользы для себя. Досуг императрицы было весьма любопытно наблюдать. Когда Воронихина покончила с перечислением, Ее величество обратилась к своей довереннице с коротким монологом следующего содержания:

– У вдовы Загряжской, Авдотьи Ивановны, живет одна княжна Вяземская, девка, и ты, Филатовна, ее сыщи да накажи отправить сюда, только, чтобы она не испужалась, да объяви ей, что я беру ее из милости, а вели ее в дороге беречь, а я ее беру для своей забавы, как сказывают, что она много говорит. Да в Переславле поищи из бедных дворянских девок или из посадских, которая бы похожа была на Татьяну Новокщенову, а она, как мы чаем, что уже скоро умрет, то чтобы годны были ей на перемену; ты, Филатовна, знаешь наш нрав, что мы таких жалуем, которые бы были лет по сорока и так же б говорливы, как та, Новокщенова, или как были княжны Настасья и Анисья Мещерские… (Этот монолог, равно как и последующий диалог, записан в рукописи по-русски, но латиницей. (Прим. пер.))

Сначала я не понимала, что такое это обращение – «Филатовна». И я не помню, писала ли я об этом, но в России принято обращаться порою, называя человека по имени отца, это называется «отчеством». Итак, имя отца госпожи Воронихиной – Филат, и потому она – Филатовна…

Обращение по имени отца показывает дружелюбное отношение. Императрица явно расположена к Авдотье Воронихиной. Впрочем, я понимаю, что так же императрица может быть расположена к любой свой служанке или шутихе. Ответом на краткий монолог Ее величества были частые кивки головы верной прислужницы, в эту нашу встречу голова ее была украшена темноцветным чепцом. Императрица замолчала. Я невольно подалась вперед. Возможно, это мое невольное движение не укрылось от глаз Ее величества, в определенной степени зорких. Однако императрица не спешила побеседовать со мной. Она вздохнула, поправила платок и снова обратилась к Воронихиной:

– Ночуешь-то у меня, Филатовна?

Воронихина вытянула шею и проговорила скороговоркой:

– Воля Вашего императорского величества!

Тут императрица немного наклонилась вперед, взяла госпожу Воронихину за подбородок и повернула ее лицо к себе:

– Стара очень никак стала Филатовна – только пожелтела.

– Ужо, матушка, запустила себя: прежде пачкавалась белилами, брови марала, румянилась, – поспешила с ответом Авдотья.

– Румяниться не надобно, а брови марай, – изволила повелеть Ее величество. Затем отпустила подбородок чесальщицы пяток и спросила задумчиво: – Стара я стала, Филатовна?

На что и получила незамедлительный и совершенно страстно искренний ответ:

– Никак, матушка, ни маленькой старинки в Вашем величестве!

Императрица продолжала задавать вопросы и посмеивалась быстрым ответам.

– Какова же я толщиною – с тебя станется?

– Нельзя, матушка, сменить Ваше величество со мною, я вдвое толще.

– А вчерася-то ночью тебе не мягко спать было?

– Мягко, мягко, матушка, Ваше величество.

– А скажи-ка, стреляют ли дамы в Москве?

– Сказывают, государыня, князь Алексей Михайлович Черкасский учит княжну стрелять из окна, а поставлена мишень на заборе.

– Попадает ли она?

– Иное, матушка, попадает, а иное кривенько.

– А птиц стреляет ли?

– Сказывают, государыня, посадили голубя близко к мишени и застрелила в крыло, и голубь ходил на кривобок, а другой раз уже пристрелила.

– А другие дамы стреляют ли?

– Не могу, матушка, донесть, не видывала.

– Ну, ступай. Анна Федоровна тебе сто рублев выдаст.

Воронихина бухнулась к ногам императрицы и прижимала к губам полу ее зеленого капота. Императрица нетерпеливо замахала руками:

– Ступай, ступай, да вели мне послать Василия Кирилловича!

Воронихина побежала прочь. Императрица поманила меня пальцем, вытянув далеко руку. Я поднялась с кресла и поспешила подойти, думая, что принимаю унижение, ничем в этом не отличаясь от верной чесальщицы августейших пяток. Императрица перешла на немецкий язык, выражение ее лица тотчас переменилось и сделалось осмысленным, совершенно исчезла странная глуповатость, только что искажавшая ее черты. Ее величество спросила меня, действительно ли я веду записки. Я отвечала утвердительно. Она спросила, о чем я пишу и кто читает мои писания. Я совсем успокоилась и ответила, что пишу для своей памяти, чтобы по возвращении в свое отечество пересказать брату виденное мною в России, а читала мои записки госпожа Сигезбек и не нашла в них ничего предосудительного и хвалилась моим умом, о коем я сама отнюдь не самого высокого мнения. Ее величество молча слушала. Я сказала, что захватила свои писания с собой, и тотчас раскрыла ковровый мешочек и вынула тетрадку. Императрица взяла поданную ей тетрадку благосклонно и раскрыла, склонив голову в красном платке. Я не подозревала, что Ее величество настолько хорошо читает писанное по-немецки. Видно было по ее лицу, что сначала она читала внимательно, а после только пробегала по листам глазами. Вошла фрейлина и доложила о приходе