— Сударыни! Господа кавалеры! — торжественно провозгласил Державин, идя к столу под руку с гостем и обводя веселыми глазами присутствующих. — Дозвольте представить вам и передать вашей благосклонности давнего моего и почтенного друга, иркутского первой гильдии негоцианта и истинного Колумба росского Григория Иваныча Шелихова… В состязании с первейшими мореплавателями Лондона, Амстердама, Лиссабона и Мадрида он превознес славу имени русского и утвердил герб и права нашей державы в Новом Свете, где и капитан Кук не отваживался сойти с корабля на твердую землю…

На низкий купеческий троекратный поклон Шелихова на три стороны державинские гости отвечали кивком головы, в меру собственного ранга и положения в обществе. Лорд Уитворт, английский посланник при русском дворе, прекрасно владевший русским языком, отлично понял, кому прежде всего предназначается сказанное Державиным. Он равнодушно свернул свой лорнет и надменно, во всеуслышание, ни к кому в отдельности не обращаясь, процедил сквозь зубы:

— Si non e vero, e ben trovato…[18] Джемс Кук десять лет назад развернул английский флаг там, куда нечаянно забрался этот bold bootwam.[19] В Новом Свете русским делать нечего!..

Державин тоже понял, что его парфянская стрела попала в цель, и, как ни в чем не бывало, продолжал с наигранным простодушием:

— Садитесь, гости дорогие, без чинов и ряженья, кому с кем любо вместе быть… Ольга Александровна, матушка, позвольте под ваше начало сего молодца поставить! — подтолкнул он Шелихова к выделявшейся внешней миловидностью и обилием украшавших ее бриллиантов сестре графа Зубова Ольге Александровне Жеребцовой, за креслом которой стоял тяжелый и грузный лорд Уитворт. — Иди, приладься к ней, Григорий Иваныч, — тихо шепнул он на ухо Шелихову, — в ее руках удача твоя…

Каждый раз приглашая гостей садиться где кто вздумает, Державин с необыкновенной легкостью и искусством сумел собрать вокруг себя во главе стола всех особ, расположением и вниманием коих особенно дорожил.

— Ох, и ловок же Гаврюша, недаром далеко пошел, — не преминул отметить светскую ловкость хозяина старый его друг Денис Иванович Фонвизин, прикативший на огонек любезных ему в доме Державина вечеров.

Близкий к смерти, Фонвизин едва уже передвигал свое разбитое параличом тело.

— И где он богатыря этакого раскопал? — продолжал Фонвизин голосом хриплым и резким, обратившись к соседу — молодому, скромному гвардии капитану Ивану Ивановичу Дмитриеву, успевшему прославиться своей песней «Стонет сизый голубочек», недавно только напечатанной в «Московском журнале» Карамзина. — Я как раз намедни, — продолжал Фонвизин, не ожидая ответа, — прочитал предивную книжицу о нем, не знаю, кем написанную, — «Странствование российского купца Григория Шелихова в 1783 году», с чертежами географическими и изображением самого морехода…[20] В натуре, вижу, он куда лучше, Синбад[21] морей гиперборейских!.. Жаль, одна только первая часть издана, второй, боюсь, не приведется прочесть, смерть не даст дальше отсрочки, — грустно проговорил Денис Фонвизин.

— А и чем, Аристарх, кормишь-поишь нас сегодня? — обратился Гаврила Романович к стоявшему с каменным, бесстрастным лицом за его стулом дворецкому. — Так… Роспись столовому кушанью, — начал читать Державин вслух для гостей, чтобы каждый мог управлять своим аппетитом и ограниченной самой природой вместимостью желудка, — месяца фебрауария, в день пятнадцатый, в навечерии, в восьмом часу…

— Давно девять пробило, Гаврила Романович, — бесцеремонно перебил его сидевший за столом Альтести.

— Не доверяй курантам жизни своей, господин Альчести! — недовольно отозвался Гаврила Романович. — В восьмом часу!.. Так… Коврыга монастырская, калачи хомутанные, сельди соловецкие, икра астраханская, тулова ершовые в студне, звено белуги ставное, свежее… водка хлебная, да сухарная, да рябиновая, да анисовая, да мятная, да калуферная, да бонбарисовая… Добро, добро! Пироги подовые московские да уха стерляжья, из живых… рябцы и тетерки дикие… спаржа голландская, гретая… вина французские и рейнские… поросенок молочный, тамбовский, с хреном… Лапша кудрявая в меду литовском… так!., бланмажея сливочная, клеевая… Добро, Архипушка, на славу накормить вознамерился… Начнем, в добрый час, гости дорогие! И первую здравицу возгласить хочу за матушку нашу, человечества благодетельницу, преславную государыню… Ур-ра!

Подстерегавший здравицу хор роговой музыки на антресолях, под потолком столовой, мгновенно откликнулся бурным тушем. Гости разноголосым «ура» заглушали музыку.

После жаркого в сопровождении множества вин Ольга Александровна Жеребцова, рожденная Зубова, уже немилосердно надавливала под столом каблучком красной, золотом расшитой туфли сапог Шелихова. Возбужденная вином и мощью своего красавца кавалера, она пыталась разогреть его спокойную простоту и, как она думала, робкую застенчивость бесчисленными бокалами водок и вин, которые он, по ее настоянию, осушал один за другим, не обнаруживая и малейших признаков опьянения. Такая способность к поглощению вина, какой она, несмотря на свой большой жизненный опыт, никогда еще не видела, окончательно покорила ее сердце: поистине Геркулесовы подвиги может творить сей сибирский мореходец.

— Расскажите из страшных самое страшное свое приключенье, Григорий Иваныч, — взволнованно просила она, хватая его то за руки, то за отвороты поддевки и не обращая никакого внимания на презрительные гримасы сидевшего напротив лорда Уитворта, общепризнанного и давнего ее друга. — Самое страшное, чтобы… кровь была, смерть… женщина…

— Не было такого у меня, Ольга Александровна. Не лил я крови беззащитных… от страха смерти бог миловал…

Скромное упорство Шелихова в глазах Ольги Александровны предстало как что-то такое новое и обаятельное, в сравнении с чем отступили все, кто пользовался до того времени ее мимолетной благосклонностью. Жеребцова неожиданно вскочила на стул и, придерживаясь рукой за кудрявую голову соседа, закричала Державину:

— Гаврила Романыч, я и гости ваши чрезвычайно заинтересованы узнать, как воевал notre vaillant compatriote, glorieux navigateur… chevalier[22] Шелихов, — она вызывающе подчеркнула слово «шевалье». — Какие чудеса видал…

— О la-la! — пренебрежительно отозвался лорд Уитворт с чисто британской грубостью. — Comme c'est facile chez vous autres russes d'etre tire de son neant et de devenir un gentilhomme… en se cramponnant a la jupe d'une noble dame.[23]

— Too much drunk, mylord![24] — нарочито по-английски отозвалась Жеребцова на чрезмерно вольную реплику своего старого друга и продолжала как ни в чем не бывало: — Как народы тамошние живут и правда ли, что они одних аглинцев любят и ласково встречают? Я сколько прошу, а кавалер мой нелюбезный не хочет… Неужели и вас не послушает?

Шелихов не понимал французского языка и глядел на надувшегося, как сердитый индюк, англичанина с чистосердечным простодушием. Однако лица застольных гостей Гаврилы Романовича и выражение лица самого хозяина, с которыми они встретили обмен репликами между Уитвортом и Жеребцовой, заставили его насторожиться и почувствовать в словах англичанина вызов, направленный именно ему, Шелихову.

Окинув расшитую золотом фигуру англичанина равнодушным взглядом, Григорий Иванович инстинктивно нашел победоносный выход из положения.

— Дозвольте, ваше сиятельство, за здравие ваше и ласку в особицу выпить! — поднял он и подвинул свой бокал к Жеребцовой.

«О, да ты совсем не такой простак!» — прочел Шелихов в несколько удивленном, но милостивом взоре своей дамы, которым она приняла его стоящий самых острых слов ответ Уитворту. Кривая, натянутая усмешка англичанина подтверждала понесенное им неожиданное посрамление.

Державин, который исполнял обязанности личного секретаря при государыне-матушке, мгновенно почувствовал в только что происшедшем обмене «любезностей» едкое дыхание крупной ссоры. Любой каприз сестры графа Зубова имел силу закона для окружающего ее общества. Грубая выходка Уитворта касалась не только Жеребцовой, — она очень плохо будет принята и там, в верхах. Кроме того, Гаврила