близко не попал. Шагнула в сторону, уступая место следующему игроку. Уильям очутился прямо рядом со мной.

— Что случилось? — спросил он тихо.

— Ничего особенного, просто мне надо с тобой побыть наедине, и чем скорее, тем лучше.

— Я бы тоже не отказался. — В голосе смешок. — Не знал только, что ты такая бесстыжая.

— Да я не о том, — возмущенно отмахнулась я, огляделась — вдруг кто заметил, как я покраснела. До чего же хочется его коснуться. Так трудно стоять рядом и не протянуть руки. Я шагнула в сторону, будто хотела получше увидеть, куда катится мяч.

Партия еще не кончилась, а я уже проиграла. Уильям постарался побыстрее выйти из игры. Наши шиллинги остались на кону — их получит победитель, а мы сделали вид, что прогуливаемся, воздухом дышим на тропинке вдоль реки. Окна дворца выходят в эту сторону, поэтому я не осмеливаюсь взять его под руку. Идем рядом, вежливые незнакомцы. Только когда добрались до пристани, он взял меня под локоток, вроде бы хотел поддержать, да так и не отпустил мою руку. От этого незамысловатого прикосновения меня всю теплом пронизало.

— Что случилось?

— Дядя. Решил выдать меня замуж.

Его лицо сразу потемнело.

— Так скоро? Уже подобрали мужа?

— Нет, пока только обсуждают возможности.

— Нам надо подготовиться, они скоро кого-нибудь найдут. Тогда мы во всем признаемся и постараемся внаглую выкрутиться.

— Да. — Я замолчала на минуту, взглянула на Уильяма, потом обратно на реку. — Он меня пугает. Когда он сказал, пора выдать меня замуж, мне вдруг показалось, я сделаю то, что мне велят. Понимаешь, ему все повинуются. Даже Анна.

— Не гляди на меня так, любовь моя, а то я тебя поцелую на глазах у всего двора. Клянусь тебе, ты принадлежишь мне. Никому не позволю тебя отнять. Ты моя, а я твой. И все тут.

— Они отняли Генриха Перси у Анны. А они были женаты — не меньше, чем мы.

— Он был тогда сопливым мальчишкой. Никому не позволю встать между мной и тобой. — Он помолчал. — Но цена будет дорогая. Заступится за тебя Анна? Если она на нашей стороне, все получится.

— Ее такие новости не обрадуют. — Кому, как не мне, знать, какая эгоистка моя дорогая сестрица. — Но и вреда ей от этого нет никакого.

— Тогда давай ждать до последнего, а затем признаваться. А пока пора пустить в дело весь наш шарм.

Я рассмеялась, теперь ему понадобились мои придворные умения — я уж знаю, как пустить в дело шарм.

— Короля очаровывать?

— Нет, друг друга. Мне ни до кого в целом свете дела нет — кроме одной особы.

— Меня, — с тихой радостью угадала я. — А мне ни до кого дела нет — кроме тебя.

Мы провели ночь вместе в комнатке в маленькой гостинице. Стоило мне проснуться и повернуться к нему, он уже был рядом со мной. Мы засыпали друг у друга в объятьях, словно даже во сне не в силах расстаться ни на мгновенье. Я проснулась утром, почувствовала всю тяжесть его тела. Он был во мне, и стоило мне шевельнуться, как в нем снова вспыхнуло желание. Я закрыла глаза и в полудреме позволила ему вновь наслаждаться моим телом, покуда сквозь занавески не пробилось утреннее солнце, не послышались шум и крики гостиничного двора, ясное предупреждение — пора возвращаться во дворец.

Он привез меня обратно на крошечном ялике, высадил на пристани, а сам поплыл дальше по течению, чтобы пристать там и возвратиться на полчаса позже. Я надеялась проскользнуть незамеченной в боковую дверь, добраться до спальни и даже попасть вовремя на утреннюю мессу. Но прямо у моей двери меня поджидал неизвестно откуда вынырнувший Георг.

— Благодарение Богу, ты вернулась, еще час, другой, и всем было бы известно.

— Что такое? — быстро переспросила я.

— Анна не может подняться с постели. — Лицо мрачнее тучи.

— Я иду к ней! — Я помчалась по коридору, стукнула в дверь комнаты Анны, всунула голову внутрь. Она совершенно одна, в огромной роскошной спальне, лежит в постели, бледная, изнуренная.

— А, ты, — противным голосом сказала сестра. — Ну, входи, чего уж там.

Я шагнула в комнату, брат за мной, плотно закрыл дверь.

— В чем дело?

— Кровотечение. И боль дикая, как при родах. Наверно, потеряю ребенка.

В ее словах такой ужас, мне просто не выдержать. Я знала, как выгляжу, волосы растрепаны, запах Уильяма все еще на коже — невыносимая разница, ночь, полная любви, и этот надвигающийся кошмар. Я повернулась к Георгу:

— Приведи повитуху.

— Нет! — змеей прошипела Анна. — Не понимаешь, что ли? Если мы их сюда пустим, весь свет тут же узнает. Пока никто не знает, беременна я или нет, вокруг одни слухи. Я не могу рисковать — нельзя, чтобы знали, что я потеряла ребенка.

— Чепуха, — решительно заявила я Георгу. — Мы же о ребенке говорим. И что — ему умирать из-за страха скандала? Перенесем ее в заднюю комнату, для слуг. Закроем ей лицо, задернем занавески. Я позову знахарку, скажу, что это для простой служанки.

Георг застыл на месте.

— Коли девочка, не стоит и трудов. Лучше ей умереть, если опять девчонка.

— Бога ради, Георг, это же младенец! Душа живая! Твоя родня, твоя плоть и кровь. Конечно, надо постараться ее спасти.

Его лицо окаменело, он больше не мой возлюбленный братец, он теперь как эти железные маски в суде, ни одна черточка не дрогнет, подпишут смертный приговор любому, лишь бы самих себя обезопасить.

— Георг! Даже если это еще одна девчонка из рода Болейн, у нее тоже есть право жить — как у Анны и у меня.

— Хорошо. — Тон еще неуверенный. — Я перенесу Анну, а ты пошли за повивальной бабкой. И постарайся, чтобы никто не догадался. Кого ты пошлешь?

— Уильяма.

— О Боже, Уильяма! — раздраженно бросил брат. — Что ему о нас известно? Он знает повивальную бабку? Найдет он ее?

— Я пошлю его туда, где бани. Там всегда есть повитухи. Он не проболтается — ради меня.

Георг кивнул, пошел к постели. Я услышала, как он говорит с Анной, объясняет ей шепотом, нежно, ласково, она что-то бормочет в ответ. Но я уже выскочила из комнаты и помчалась в сад, надеясь перехватить Уильяма.

Я поймала его на пороге, отправила на поиски повивальной бабки. Он вернулся через час с довольно молодой и на удивление чистоплотной женщиной с узелком склянок и трав.

Я провела ее в каморку, где обычно спал паж Георга. Она оглядела затемненную комнатку и в испуге отпрянула. В этот ужасный момент Георг и Анна, роясь в ящике с маскарадными костюмами, чтобы закрыть ее, всем известное, лицо, не нашли ничего лучшего, чем золотая птичья маска, в которой сестра танцевала во Франции. Анна, задыхаясь от боли, лежит на спине на узенькой кровати, раздутый живот торчит под простыней. Горят лишь несколько свечей, отбрасывая тени на посверкивающую золотую, с огромным загнутым клювом и пышными бровями маску ястреба. Словно жуткая аллегорическая сцена на картине с нравоучительным сюжетом — сверху лицо, символ жадности и тщеславия, темные глаза сверкают сквозь глазницы гордого золотого овала, снизу слабые, корчащиеся от боли ноги, а между ними — кровавое месиво.

Повитуха осматривала ее, стараясь почти не дотрагиваться. Выпрямилась, задала несколько вопросов про боли, когда начались, насколько сильные, сколько длятся. Потом сказала, что даст питье, пусть она