Тресси разразилась неудержимым хохотом. Нелепая поза Кейт, раскрасневшейся от усилий, отчаянное блеянье поверженной козы – все это было так забавно, что от смеха она и пальцем не могла шевельнуть.

– Дорогие дамы, – произнес за ее спиной незаметно подошедший сэр Гарри, – осмелюсь предположить, что, если б вы чем-нибудь угостили эту бедняжку, она с превеликой охотой поделилась бы с вами молочком.

Дивясь, как ей самой не пришло это в голову, Тресси обернулась и увидела, что дородный джентльмен протягивает ей миску с сушеной кукурузой.

– Да что ж вы стоите? – взвизгнула Кейт, изо всех сил удерживавшая козу. – Она же сейчас вырвется… Ой!

С выпученными глазами несчастное животное пыталось подняться на ноги и даже принять угрожающую позу.

– Отпусти ее, Кейт! – крикнула Тресси. – Ты же ее задушишь!

– С великой радостью! – огрызнулась та и разжала руки.

Коза шлепнулась на зад, но тут же вскочила и, шатаясь, воззрилась на своих врагов полным ненависти взглядом. Она издала пронзительный вопль, и тот, кто не видел этой сцены, вовек бы не догадался, что этот звук издала обыкновенная коза.

– Успокойся, дорогуша, все в порядке, – проворковала Тресси, протягивая козе миску с кукурузой.

Косясь золотым глазом на Кейт, которую явно считала главной причиной своих мучений, козочка потянулась к миске. Едва она распробовала кукурузу, как все было прощено и забыто, и Тресси без помех надоила себе молока.

Калеб все это время крепко спал, и как выяснилось позднее, вовсе не был в восторге от их подвига. Покуда Кейт отошла умыться после борцовских упражнений с козой, Тресси уселась в тенечке, на камне, чтобы покормить малыша.

Прежде всего она распеленала Калеба. От жары у бедняжки появилась сыпь – пусть его обдует свежим ветерком. С чувством законной гордости Тресси поднесла к его губам бутылочку с козьим молоком. Отсутствием аппетита Калеб никогда не страдал и вначале принялся жадно сосать, но вдруг его личико с отвращением сморщилось, и он выплюнул соску.

– Ну же, маленький мой, ешь, это вкусно, – уговаривала Тресси, но Калеб громко, возмущенно заревел.

Девушка наклонилась к нему, ласково напевая всякие милые глупости. Чистый юный голос ее звенел в горном воздухе, словно колокольчик. Калеб стих и внимательно смотрел на приемную маму. Какой он славный! Тресси кончиком пальца провела по его крохотному лбу. И до чего же похож на Рида. «Индейская кровь, вот и все», – трезво напомнила себе девушка, но все же продолжала смотреть на мальчика, без труда отыскивая в его чертах сходство с любимым мужчиной.

Напевая колыбельную, Тресси вдруг припомнила собственное детство. Калеб зажмурил глазки, блаженно приоткрыв ротик. Девушка сунула ему соску, и он начал сосать, не открывая глаз. Мысли Тресси были за много миль отсюда, в бревенчатой хижине посреди Озаркских лесов в Миссури. Она баюкала малыша, и предзакатное солнце играло язычками пламени в ее рыжих волосах. Тресси думала о маме и о своих детских годах – таких недолгих и трудных. Эти воспоминания останутся с ней навсегда, и когда-нибудь она поделится ими с Калебом.

В эти краткие минуты отдыха она думала не о предательстве отца и не о бегстве Рида Бэннона. Мамы, родной и единственно близкой, давно уже нет в живых, но материнская нежность, которой она так щедро одарила Тресси в детстве, сейчас переполняла сердце девушки, передаваясь и крохотному малышу-индейцу. «Иные связи, – думала Тресси, – никогда не рвутся, а значит, они прочны, как сама земля. Неизменны, незыблемы, словно горы, деревья, реки, вода. Постоянны, как сама вечность».

– Я люблю тебя, Калеб, – прошептала она, целуя нежную теплую щечку… и с изумлением увидела, что на крохотное личико упала слеза. Ее слеза. В кои-то веки Тресси плакала не от горести, а от счастья, и как же сладки казались ей эти слезы!

– Я люблю тебя, Калеб, люблю, – повторяла она, будто все еще пела колыбельную.

Старательский поселок Вирджиния переживал эпоху наивысшего взлета, какой только может случиться с подобным поселением. Клич «Золото!» эхом прокатился в горах, тянувшихся от самой Калифорнии, и пронесся вихрем вниз, в долины. Город Вирджиния стал вторым Комстоком, превзойдя размахом даже знаменитую золотую лихорадку сорок девятого года. Стойкий человек, не боящийся тяжелого труда, мог бы за ближайшие годы сколотить здесь недурное состояние.

Прибытие к месту назначения не вызвало у Тресси ни малейшего восторга. Она совершенно выбилась из сил. Поэтому ничто ее не радовало. Едва она выбралась из дилижанса, на нее обрушился такой шум и гам, что на миг захотелось обратиться в бегство.

Со всех сторон теснились обшитые досками дома, и толпы людей сновали туда-сюда, словно все были заняты каким-то неимоверно важным делом. Люди кричали, толкались, бесцеремонно прокладывая себе дорогу, смеялись и свистели, подзывая собак. Громко хлопали кнуты, и неистово ржали лошади.

Кейт Флэннигэн встречал супруг. Тресси понимала, что недавняя попутчица вовсе не забыла о ней, но Кейт настолько обрадовалась встрече со своим благоверным, что они тут же быстренько пошли по направлению к новому дому неподалеку от станции. Дом, по рассказам Кейт, принадлежал Флэннигэну- старшему. Напоследок Кейт успела крикнуть:

– Навести нас, когда устроишься!

Не то чтобы новая подружка бросила Тресси на произвол судьбы – она просто не знала всей правды. Тресси постеснялась рассказать ей обо всем, и Кейт была уверена, что ее попутчицу тоже кто-то встречает.

На последней остановке Тресси переоделась в единственное свое чистое платье. Сейчас, держа в одной руке узелок с вещами, а другой прижимая к себе Калеба, она стояла на дощатом тротуаре и озиралась по сторонам. Наискосок через улицу красовалось солидное здание с грубо намалеванной вывеской: «Салун «Золотое Солнце». Тресси окинула взглядом людную улицу и спросила себя – а чего она, собственно, ждет? Глупо думать, что сейчас ей навстречу бросится, раскрыв объятия, блудный папочка.