незнакомец. Злосчастная кляча валялась на боку на земле, неуклюже вытянув уже одеревеневшие ноги. Стало быть, бедолага ночью околела, а Тресси так ничего и не услышала. Нужно будет снять с нее седло да придумать, как оттащить труп подальше от хижины. При такой-то жаре вонь от падали живо привлечет сюда стаи мух, да и в хижине будет не продохнуть…

Расправив плечи, Тресси зачерпнула еще воды, переступила через груду грязной одежды и, как была, нагишом пошла к хижине. На дохлую лошадь ей пока наплевать. И без того хлопот не оберешься.

Поглощенная мыслями о своем одиночестве, Тресси даже не задумывалась, жив ли еще человек, валявшийся на постели в темном углу хижины. Живой или мертвый, а она сделает для него все, что в ее силах… вот и все тут. Девушка переступила порог хижины… и едва не выронила ведро, услышав громкий крик:

– Все мертвы, все! Господи помилуй, я больше не могу! Не могу!

Тресси быстро пришла в себя. Да он же попросту бредит и даже, как видно, не подозревает о ее существовании. Кто же стрелял в него, от кого – или от чего – он бежит? Впрочем, у индейца-полукровки всегда найдется причина пуститься в бега – скажем, неудачное нападение на ферму, грабеж либо, господи упаси, хладнокровное убийство. Ну да ладно, все выяснится, когда чужак придет в себя. Видит бог, ей бы не хотелось укрывать в своем доме убийцу.

Единственное платье Тресси, которое еще не превратилось в тряпку, было кое-где протерто до дыр, а мамина одежда ей тесновата. Что ж, ничего не поделаешь. Тресси сняла платье с крюка и с некоторым трудом натянула его на свое гибкое юное тело. От природы она была худощава и вполне сошла бы за мальчишку, если б не округлые полные груди. Год назад Тресси, пожалуй, еще восхитилась бы тем, что они так выросли, но сейчас ей это было безразлично. Она и внимания не обратила на то, как туго обтянуло грудь тесноватое платье.

Следовало позаботиться о раненом. Он спал крепко, но все же поморщился, когда Тресси дернула за жесткую от крови рубаху, чтобы осмотреть плечо. Рана оказалась на вид не так страшна, как она ожидала. Пуля, судя по всему, насквозь прошила мышцы, не задев кость. Кровотечение прекратилось, но все же рану нужно хорошенько очистить.

Тресси срезала остатки рубахи и невольно охнула. До чего же он худ – кожа да кости, ребра пересчитать можно! Должно быть, потерял сознание не только из-за раны, но и от голода. Бедняга. Тресси бережно отвела ладонью со щеки спящего влажную от пота черную прядь – лицо так и пышет лихорадочным жаром. Боже милостивый, неужели он умрет? От этой мысли к глазам девушки подступили непрошеные слезы. Чересчур уж много народу поумирало в этой злосчастной хижине, и кто знает, быть может, напасть эта закончится только со смертью самой Тресси?

Не жалея сил, она развела огонь в очаге и согрела побольше воды. Бедолагу непременно нужно вымыть. Этим Тресси займется, как только обработает и перевяжет рану. Бабушка всегда говорила, что неряха даже от насморка не вылечится, и Тресси истово следовала этому принципу.

Пар от воды валил валом. Тресси намочила чистую тряпку и принялась обмывать рану. Там, куда вошла пуля, была только круглая аккуратная дырочка, зато выходное отверстие на спине могло напугать своим видом кого угодно. Тресси изо всех сил старалась действовать осторожно, но раненый все равно стонал и утих лишь тогда, когда она туго перевязала рану куском старой нижней юбки. При этом он ни разу не открыл глаз – даже тогда, когда девушка раздела его и принялась смывать грязь с неимоверно тощего тела. Она терла смуглую кожу, оперевшись одной рукой о колено раненого и изо всех сил стараясь не замечать, что перед ней обнаженный мужчина.

В конце концов, Тресси была уже в том возрасте, когда пора обзавестись поклонником, вот только здешняя скудная и суровая жизнь мало способствовала пылким чувствам. Любовь для Тресси пока еще существовала только в снах. Да и то в те редкие ночи, когда она не валилась с ног, от усталости засыпая крепко и без сновидений.

Закончив мытье, девушка хорошенько укрыла раненого периной и положила на лоб смоченный в холодной воде лоскут. Сдается, жар у бедолаги все же немного спал.

На дне котла плескались остатки горячей воды, и Тресси заварила похлебку из кукурузной муки. Она плеснула густого варева в миску – и вздрогнула от неожиданности, услышав хриплый, сорванный голос раненого:

– Я думал, что уже умер. Ты не призрак? Тресси встала и протянула ему миску с дымящимся варевом.

– Да нет, я живая, и ты, как видишь, тоже. Извини, больше у меня ничего нет. И мука порченая, зато горячо и сытно.

Раненый схватил миску с такой жадностью, что едва не расплескал ее содержимое. Тресси отобрала у него миску, сама зачерпнула полную ложку похлебки… и спохватилась лишь тогда, когда незнакомец судорожно втянул воздух, перекатывая во рту горячую жижу, чтобы поскорее остыла.

– Слишком горячо, – пробормотала она виновато и теперь всякий раз старательно дула на ложку перед тем, как отправить в его рот очередную порцию. Раненый глотал жадно и тянулся за новым глотком прежде, чем Тресси успевала остудить похлебку.

До чего же изголодался бедняга, ужаснулась Тресси и, чтобы отвлечь его, принялась болтать:

– Эх, будь мы сейчас на нашей ферме в Миссури, я заправила бы похлебку молоком и свежим маслом да еще подсластила бы патокой. И никакой тебе жары – по утрам прохладно и сыро, а днем просто благодать. Можно до самого вечера лущить горох в тени старого ореха и даже не заметить, сильно ли греет солнце.

Раненый ловил каждое ее слово, но и похлебку глотать не забывал.

Увлекшись воспоминаниями, Тресси почти забыла о том, сколько хлопот причинило ей появление незнакомца, и теперь, болтая, исподволь разглядывала своего странного гостя. В глазах его, бездонно- черных, таилась какая-то трогательная печаль, длинные черные свежевымытые волосы отливали синевой, впалые щеки и подбородок поросли щетиной – похоже, он довольно давно не брился. Возраста его на глаз Тресси определить не могла, хотя скорее всего он был постарше ее самой, но лет двадцать пять – тридцать, не больше.

Она болтала, все реже и реже поднося ложку к его рту – бедняга так изголодался, что от излишка еды ему, чего доброго, станет дурно.

– Только уж придется нам обойтись тем, что есть, потому как корова околела прошлой зимой, запас патоки иссяк еще раньше, а отец, отправившись на поиски удачи, забрал нашу единственную лошадь, так