громче.

– Потому-то я и говорю, – заметил Критило, – что прошлое было не в пример лучше.

Андренио, вытягивая шею, старался разглядеть восходящую часть колеса, Придворный спросил:

– Что ты там ищешь? Что потерял?

И Андренио:

– Смотрю, не явится ли снова достолюбезный король дон Педро Арагонский [723], прозванный «дубинкой для французов», ибо с ними одними был жесток. О, как бы помог он Испании расфранцузиться! Каких щелчков надавал бы ее врагам! Как посшибал бы гребешки у этих галльских петухов! Но увы, Время переметнуло сумы.

А колесо все вертелось и вертелось – и с ним все сущее на земле. Вот наверху город с домами из глины и дворцами из дикого камня, по улицам на колесницах проезжали рыцари, даже сам Нуньо Расура, a дам, скромниц и затворниц, на улицах не увидишь и не услышишь, они, самое большее, выходили из дому как паломницы – «ломаками» их еще не называли. Завидев одного мужчину, женщина в те времена покрывалась румянцем гуще, чем ныне встретив целый полк; и заметьте, не было тогда иных красок, кроме румян стыда да белил невинности. Женщины были как бы другой породы – домоседки, целомудренные, молчаливые, трудолюбивые, мастерицы на все руки, не то что нынешние – из рук вон. Но колесо вертелось, и город тот пошел книзу, а некоторое время спустя поднялся наверх другой, а вернее, тот же самый, но настолько другой, что не узнать.

– А это что за город? – спросил Андренио.

– Тот же самый, – отвечал Придворный.

– Да как это может быть, ежели дома в нем из мрамора да яшмы, с балконами золочеными, а не как прежде, деревянными? Что общего у этих торговых рядов с теми, что были двести лет назад? Там, сударь любезный, не было перчаток, надушенных амброй, а только грубошерстные; не было шитых золотом перевязей, а простые ремни; касторовых шляп и в помине не было, самое.большее – шапочки да береты. Пелеринки в сотню осьмерных реалов – кто их выдумал! – были бы тогда хуже ереси, нет, только суконные, да веера соломенные и у дворянок, и у графинь – герцогинь-то еще не было! – и Даже у королевы доньи Констансы [724]; самая нарядная пелерина стоила несколько мараведи [725], а не как нынешние – из французских кружев, голова закружится. За один реал мужчина мог тогда обзавестись шляпой, туфлями, чулками, перчатками, и еще оставалось несколько мараведи. Где теперь носят атлас да парчу, прежде ходили в грубом сукне, и, как большую редкость, богатой девице покупали куртрейского сукна [726] на юбку ко дню свадьбы, почему сукно это и называлось «свадебным». Прежде ездили в колымагах – нынче в каретах и в колясках; прежние носилки стали роскошными креслами. Здесь не увидишь старинной двуколки, которую тащил один единственный осел, – ослов вообще было куда меньше. На улицах снуют толпы женщин, щеголяющих наглостью да нагими плечами, а тогда-то, откроет женщина хоть локоток, все пропало и сама она пропащая. Сколько повсюду эстрадо с нарядными подушками, но нигде – подушечки для шитья, женщины эти добро не приумножают, а уничтожают, дом свой обращают в дым.

– И все же, уверяю тебя, – молвил Придворный, – что это тот же город, хотя столь непохож на то, чем был, столь изменился, что первые обитатели не узнали бы его. Видишь, что творит и вытворяет Время.

– Боже правый! – восклицал Критило. – Что сказали бы, явившись в нынешний Рим, Камиллы и Дентаты [727], а добрый Санчо Минайя [728] – в Толедо, а Грасиан Рамирес [729] – в Мадрид, а Лаин Кальво – в Бургос, а граф Альперче [730] – в Сарагосу, а Гарей Перес [731] – в Севилью? Кабы прошлись по этим улицам да увидели, как запружены колясками да каретами, поглядели бы на торговые ряды, на всю эту погибель?

А колесо все вертелось, доброе старое Время уходило и вместе с ним все доброе, уходили добрые, честные люди, без хитростей и без обмана, простые в одежде и простые духом, без складок на плащах и без подкладки в речах, с грудью нараспашку, с сердцем на виду, с совестью в глазах, с душою на ладони, – короче, люди старосветские, что жили в достатке, даже богато, и хоть одевались небрежно и бедно, блистали прямотою и мужеством

Уходили эти и наверх выходили другие, их антиподы во всем, – обманщики, лжецы, продающие и предающие, не терпящие даже обращения «добрый человек». Ростом поменьше и душою помельче, на устах одни слова, но не люди слова. Много лести, да мало чести. Много наносного и никакой основы. Знаний мало, а совести того меньше.

– Готов поклясться, – говорил Критило, – что это не люди.

– Кто же они?

– Тени людей, что прежде жили; полулюди, ибо у них всего вполовину. О, когда же возвратятся те прежние гиганты, сыны славы!

– Не горюйте! – говорил Придворный. – Еще вернется их время.

– Да, но нескоро – сперва вымереть должно это гнусное племя.

Очень веселился Андренио, от смеха удержаться не мог, глядя, как вертятся колесом наряды и возвращаются моды, особливо в Испании, где в убранстве ни малейшего постоянства. С каждым оборотом колеса наряды менялись, и всегда от плохого к худшему, все дороже и причудливей. Нынче мужчины ходят в шляпах с широкими полями и низкой тульей, похожих на шапки; завтра – в шлемоподобных, вроде бы с шишаками; еще день, и шляпы уже маленькие и остроконечные, какие-то колпачки кукольные – прямо потеха. Эти моды прошли, появились новые; тульи приплюснутые, широкие, зато поля на два пальца, похоже на лохань, – вроде бы даже воняет; назавтра их выбрасывают, надевают с тульей высокой, как урыльник Но вот и эти на свалку, в моде шляпы огромные – тулья в локоть и поля в локоть, – такие высоченные, что из одной можно сделать две шляпы предыдущей моды. И забавно; кто наряжался всего причудливей, смеялись над ходившими в старомодном, обзывая их чучелами, но тут же появлялись еще пущие модники и честили этих пугалами. Короче, пока странники наши смотрели, они успели насчитать больше дюжины одних только фасонов шляп. Что уж говорить обо всей одежде! Плащи то широкие, просторные, человек в них тонет, как в море, то такие кургузые да учтивые плащи, что когда хозяин садится, плащ остается на ногах. Уж промолчу о панталонах – то пышных и куцых, то широких и длинных; о туфлях – то тупоносых, то остроносых.

– Смех да и только! – говорил Андренио. – Скажите на милость, кто эти наряды придумывает? Кто заводит эти моды?

– Сейчас услышишь, тут есть над чем посмеяться. Знай же, происходит это так: какому-то подагрику не