Другого – бросить любовницу, оставить многолетнее распутство, а он:

– Теперь уже для чести зазорно.

Сквернослова – не ругаться, не клясться, а он:

– А в чем тогда будет моя честь?

Мота – о завтрашнем дне подумать, денег-то на считанные дни осталось

– Честь не позволяет.

– Эй вы, племя Варравино, – сказал Мом, – в чем же ваша честь, хотел бы я знать?!

А рядом:

– И на чем только твоя честь держится?

И в ответ:

– У тебя-то самого – на чем?

А Мом:

– Гляди, гляди, глядите все, на чем она у вас держится!

Родовитый, кичась, говорил, что честь у него древняя, от прапрадедов, их подвиги его питают.

– Сударь мой, – сказал Мом, – такая честь дурно пахнет, протухла малость, поищи другую, посвежей. Невелика цена чести старинной, коль бесчестье свежо. Вот в одежды предков вы не одеваетесь, это не принято, не выходите на люди с гульфиком вашего дедушки – засмеют; так не тщитесь честью предков дух свой украсить, ищите чести новой, в новых подвигах.

Сказал кто-то нашим странникам, что честь они найдут в богатстве.

– Э нет, – сказал Мом, – честь да барыш в одной суме не вместишь.

Направились потом в обитель знаменитых и прославленных, но застали их спящими. Встретили дворянина недавнего, выдававшего себя за родовитого, и сказали:

– Вот кто наверняка все знает про честь.

Встречный пыхтел и кряхтел, словно на плечах нес вселенную. Вздохи и стоны сотрясали его грудь.

– Что с беднягой? – спросил Андренио. – Чего он так упарился?

– А разве, – сказал Мом, – не видишь ты на плечах у него точечку, пунктик этакий? Оттого и мучается.

– Нет, вы посмотрите, – сказал Андренио, – на этого Атланта, подпирающего плечами небосвод! На Геркулеса, несущего бремя мировой империи!

– Знайте же, – объяснил Мом, – из-за этого пунктика потом обливаются и, бывает, надрываются; чтобы сберечь этот чирий, благоприобретенный или пожалованный, всю жизнь кряхтят, силы слабеют, тяготы прибавляются, расходы растут, имущество тает – только бы со своим пунктиком не расстаться.

– Хотите найти честь? – сказал некто. – Она в хвосте, что за нею тянется.

– Раз по земле тянется, грязью запачкается, – заметил Критило.

– А я утверждаю – в хвосте-то самая честь и есть.

– Ну нет, – выскочил Мом. – Я скажу иначе: честь за собой тянет хвост, и клятый этот гонор многих петлей затянул. О, сколько таких, что запутались в цепях и в юбках своих жен, в ливреях слуг, и чем чести больше, тем горше! Они говорят: делают, что должны; я же скажу: они должны за то, что делают, – – пусть подтвердят купец, портной и челядь.

Многие исходили тяжкими вздохами, даже желчью.

– Этим всего хуже, – сказал Андренио.

– Да, но ежели есть где-нибудь честь, – сказал Мом, – так это в них.

– Почему?

– Потому что от чести чуть не лопаются.

– Дорого же обходится треклятый гонор!

– А самое скверное, что когда, как им кажется, обрели гонор, тогда-то его меньше всего, а нередко лишаются и имущества и жизни.

– Не трудитесь зря, – сказал один, – честь вам в жизни не обресть, только в смерти.

– Как это – в смерти?

– Очень просто. День смерти – день чествованья, стоит умереть, все воздают честь.

– Как остроумно! – сказал Андренио. – В мешке, прахом набитом, – где там честь! Дорого же обходится она, коль цена за нее – смерть; а раз мертвец – прах, ничто, стало быть, и его честь – ничто.

– Вот так дела! – заметил Критило. – Никак не найдем Гонории в ее же столице, нет чести в столь многолюдном граде.

– Честь и большой город, – сказал Мом, – плохо ладят. В прежние времена еще можно было в городах сыскать честь, но теперь она оттуда изгнана. И в этом граде, верьте, все доброе исчезло в день, когда выдворили мужа, достойного вечной хвалы и славы, кого все чтили за прямодушие и благоразумие; о, горе! – выходил из одних ворот, а в другие, – вот беда! – уже входили всяческие непотребства.