Эль-Каммас задернул шторы, чтобы яркий свет не повредил больной. Но она все равно зажмурилась, инстинктивно испугавшись даже сумерек. Слезы залили ей щеки, и она не стала вытирать их, только глубоко вздохнула и потихоньку подняла веки, словно желая растянуть счастливое мгновение. Сначала ей все показалось серым и как будто размытым.

Лекарь сказал, что Рейнер тоже тут. Каким чудом он отыскал ее? Ладно, у нее еще будет время обо всем расспросить его. Сейчас она хотела только одного — увидеть его. Сначала его.

Пятно возле двери превратилось в человеческую фигуру, которая вышла из тени, и Алуетт увидала высокого великолепно сложенного мужчину, одетого, как полагается христианскому рыцарю. Когда он подошел поближе, она разглядела копну золотистых волос, вьющихся на шее, необыкновенные карие глаза, словно освещенные изнутри, прямой нос, красивые чувственные губы. Даже свежий шрам на щеке не портил его.

Неужели Рейнер пришел не один? Алуетт огляделась, ища человека, который обнимал ее и владел ею. Может, Рейнер испугался, что она отвернется от него из-за его уродства? Ей захотелось немедленно доказать ему, что это не так.

— Сэр, кто вы такой? Я прошу извинить меня, но сейчас мне необходимо видеть Рейнера де Уинслейда, — сказала она, едва вновь обрела способность говорить.

Ей ужасно не понравилось, что незнакомец заулыбался в ответ и ничего не сказал. Алуетт повторила:

— Милорд…

— Алуетт… Вы не узнаете меня?

Голос! Не может быть, чтобы он принадлежал этому красивому рыцарю! Ведь именно такими она представляла себе героев рыцарских сказаний! Нет, это не Рейнер. Эрменгарда ведь говорила, что он совсем не такой.

— Алуетт, позвольте мне представиться. — Я Рейнер де Уинслейд, рыцарь короля Ричарда и ваш нареченный жених. Уверяю вас…

— Но… Эрменгарда говорила…

Алуетт смеялась и плакала одновременно и, не веря своим глазам, глядела на Рейнера.

Потом она неожиданно оказалась в его объятиях, и он поцеловал ее.

— Эрменгарда хотела уберечь вас от сластолюбивого английского рыцаря, дорогая, причислив ко всем моим недостаткам еще и уродство. Она хотела как лучше, потому что искренне верила, будто только за монастырскими стенами вы будете счастливы.

Алуетт признала правоту Рейнера и обрадовалась, что он не осуждает ее старую служанку. Только теперь она поняла, что сама никогда не хотела быть монахиней, что это Эрменгарда и… Лизетт, ее мать, думали таким образом спасти ее от превратностей судьбы. Однако, если жизнь дана, то надо жить, сказала она себе и им и простила их.

Но было еще одно темное облачко, не дававшее ей покоя, тайна, которую она должна открыть Рейнеру прежде, чем почувствует себя достойной его любви. Может быть, когда он узнает, что она сделала, он отвернется от нее? Алуетт решила не тянуть.

— Рейнер, есть еще кое-что… — сказала она, затрепетав от страха.

— Что же? — ласково переспросил он. — Когда светит полная луна, вы превращаетесь в единорога? Я не видел, как это бывает, но с удовольствием…

— Рейнер, пожалуйста! Это важно. Он понял, что она не шутит, и умолк.

— Мне кажется, вы должны знать, что я шпионила для Филиппа.

Ерунда какая-то!

— Шпионили? То есть как?

Ему даже в голову не приходило, что ее в последнее время что-то связывало с французским двором.

— Он сказал, что убьет Анри, если я не буду шпионить.

— Вы? Слепая?

— Конечно, я мало что могла рассказать ему, ведь он хотел знать, когда Ричард покинет Сицилию, например… И еще всякого разного. Спит ли Ричард со своей женой, и ждет ли Беренгария ребенка. Рейнер, это я сказала Филиппу, что Ричард стоит за Ги де Лузиньяна как короля Иерусалима.

Сказав это, Алуетт опустила голову, не смея смотреть Рейнеру в глаза. Он обнял ее и прижал к себе. — Любимая, в качестве шпионки вы не были нужны Филиппу, просто для него это была последняя возможность удержать вас в своей власти. Вы ни в чем не виноваты… Ни в чем.

— А что будет с Анри? Я боюсь за него, Рейнер! Ведь рано или поздно он должен будет вернуться во Францию, и если Филипп еще будет жив…

— У Ричарда и Саладина достаточно власти, чтобы мерзавец Филипп не помешал ему дожить до преклонных лет. Ну, а теперь, моя бескорыстная Алуетт, ненадолго перестаньте думать о других и подумайте о нас с вами…

Сарацинские воины в целости и сохранности доставили Рейнера и Алуетт из Тира в Акру, где распрощались с ними и на своих стремительных арабских лошадках умчались в пустыню.

А Рейнер с Алуетт отправились прямо во дворец, где Беренгария и Иоанна долго охали и ахали, увидав Алуетт живой и прозревшей. Когда Рейнер спросил о короле, ему сказали, что Ричард через два дня после резни отправился в Иерусалим.

Из этого следовало, что Рейнеру тоже надо было отправляться туда, хотя у него не было ни малейшего представления о том, что ждет его впереди, простит его Ричард или не простит, и если простит, то какое назначит наказание. Английский король был человеком непредсказуемым. Любовь любовью, а ему ничего не стоило взять и объявить своего вассала предателем.

Даже в лучшем случае разлука влюбленных могла затянуться на несколько месяцев, если, по счастью, Рейнер останется жив. Саладин не мог с полной отдачей использовать своих всадников во время перехода, но стоило колонне растянуться, как они словно вырастали из-под земли. Правда, поначалу спасало то, что справа было море, которое защищало армию крестоносцев, но довольно скоро лес и горы дали преимущество сарацинам.

Рейнер с тяжелым сердцем покидал Акру. С собой он брал только верного оруженосца Томаса и Зевса. И еще воспоминание о печальном личике Алуетт, изо всех сил боровшейся, чтобы не заплакать, но так и не сумевшей скрыть от него мучительный страх за его судьбу.

Десять… нет, сто раз он пожалел о том, что усмирил в себе страстный порыв. Алуетт бы ему не отказала. Она тоже хотела его, и он это знал. Чем дальше уносил его Геракл, тем больше он ругал себя за никому не нужное, дурацкое позерство. Видите ли, ему пришло в голову поклясться не спать с Алуетт до брачной ночи. Хотелось чем-то отблагодарить Бога за счастливое возвращение любимой. А теперь мучайся тут запоздалым раскаянием! В конце концов Рейнер взял себя в руки и искренне убедил себя, что эту жертву крестоносец должен приносить если не с радостью, то по крайней мере стоически.

Пока они добирались до Акры, отказываться от плотских радостей было куда легче, ибо спали они возле костра в окружении полудюжины сарацин, приставленных к ним Саладином, и Рейнеру было достаточно держать Алуетт в объятиях, глядеть ей в глаза и радоваться, что она видит, как он ее любит.

Ричарда он нагнал в Кесарии, где Плантагенет дал передышку войскам перед следующим переходом в Яффу.

Пока Рейнер ждал аудиенции, пришли Анри де Шеневи и Гийом де Барр. Рейнер рассказал им о возвращении Алуетт в Акру и ее чудесном исцелении, и Анри завопил от радости, обещая основать монастырь, когда вернется во Францию, чтобы прославить Божескую милость. — Божеская милость, конечно, хорошо, — не стал возвражать Рейнер, — но за исцеление Алуетт надо благодарить мусульманского лекаря Эль-Каммаса. Сарацины на несколько веков опередили европейскую науку. Почему бы тебе не пощадить хотя бы одну сарацинскую жизнь за то, что свершилось благодаря им?

Анри задумался.

Потом они заговорили о походе, о том, что Саладин преследует их и все время нападает небольшими силами, а если кто отстанет, того немедленно и без всякой жалости убивают, а голову посылают Ричарду. Очевидно Саладин решил отомстить за резню в Акре.

— Наша пехота только и делает, что отбивается, — сказал Гийом, — и ей приходится нелегко, потому