жизни, она может сойти с ума! Поверьте, Эль-Каммас все сделает, как надо!

К счастью, Рейнер не разбудил Алуетт, и, понимая, что у него нет выбора, он опять сел на стул, со страхом вслушиваясь в детский голосок, дрожащий от недетского страха.

— Он сильно сжимает меня, очень сильно, и бросает на кушетку. Я падаю на спину. Помогите мне, пожалуйста, милые госпожи, не надо смеяться… Почему все мужчины веселятся и подбадривают его? Скажите ему, чтобы он оставил меня. Он срывает простыню и рубашку и трогает меня. Мне больно. Не надо меня мучить. Он раздевается. Господи, что это?

— Это? Мужской орган?

Алуетт содрогнулась всем телом, но заставила себя кивнуть.

— Он такой большой и красный… и противный. Он лег на меня. Сопит и хрюкает, как животное. Нет, нет, не надо, помогите! Мне больно! Нет! Нет!

Рейнер, не в силах ничем помочь, смотрел, как слезы текут по лицу Алуетт. Теперь он все понял… Ее кошмар в их первую ночь… ни капли крови… ее уверенность, что она недостойна быть его женой, И* что на ней какое-то пятно, не связанное с ее незаконным происхождением. Он закрыл ладонью глаза и очень удивился, ощутив, что ладонь стала мокрой.

Старый мавр дал Алуетт поплакать, а потом заговорил опять, не скрывая своей жалости к измученной женщине.

— Что теперь, Алуетт?

— Я… Я не знаю. Все черное, но рядом со мной Эрменгарда. Я слышу ее голос. Она плачет. Ах, Эрменгарда, мне так больно! Везде больно, но больше всего в животе. И по ногам у меня что-то течет, я чувствую. Я грязная. И больше мне никогда не быть такой, как раньше! Я больше никогда не буду чистой! Принеси свечу, Эрменгарда… Я не вижу! Не вижу!

— Алуетт, отдохни немного. Поспи. Потом я тебе скажу, что будет, когда ты проснешься.

Затуманенным от слез взглядом Рейнер, не отрываясь, смотрел на Алуетт и видел, как она потихоньку успокаивается и ее дыхание становится глубже и ровнее.

Эль-Каммас поднялся, неслышно подошел к решетке и, открыв ее, оказался рядом с Рейнером в темной комнате. Плечи у него были устало опущены. Лицо казалось постаревшим лет на двадцать. Только сейчас Рейнеру пришло в голову, насколько мучительным было для него это путешествие в прошлое вместе с Алуетт, ведь он взял на себя ответственность за исцеление больной души, когда одно-единственное неосторожное слово могло свести все его усилия на нет и ввергнуть несчастную в хаос безумия. Рейнер почувствовал, что весь покрылся противным холодным потом. Вместе с ней он пережил ее ужас, живо представляя себе ее муки, когда чудовище де Лангр безжалостно вырвал ее из счастливого детства. Господи, и этот человек его родственник! Нет уж, пусть горные убийцы воздадут ему медленной смертью за все зло, сотворенное им на земле, и пусть не обойдут его адские муки!

— Сэр Рейнер, вы слышите меня? Я сказал, что решение зависит от вас. — Рейнер очнулся от своих нелегких размышлений. — Вполне понятно, что для вас это… Как бы сказать?.. Потрясение. Должен признаться, что я тоже не ожидал ничего подобного. Думал, что она просто была свидетельницей какого- нибудь преступления…

«Она и была, — подумал Рейнер. — Свидетельницей того, как ее собственный брат не смог защитить ее от дьявола в человеческом облике». Рейнер понял, что Филипп все видел и слышал, но ничего не мог поделать в своем пьяном оцепенении. Он знал о преступлении Фулка де Лангра, но вместо того, чтобы рассказать все отцу, предпочел постыдное молчание. Более того, он не расстался со своим закадычным другом, хотя для него не была тайной грязная похоть, сжигавшая этого человека и угрожавшая Алуетт.

Эль-Каммас терпеливо ждал.

— Прошу прощения, сэр. Вы сами сказали, здесь есть о чем подумать. Итак, какого решения вы ждете от меня? Что я должен решить?

— Сын мой, — сказал Эль-Каммас, — я верю, что вы любите эту женщину. Я вижу это по вашим слезам. Однако мужчины — всего-навсего люди в отличие от женщин, которым дарована искра Божьего совершенства, как бы мы, мужчины, ни принижали их, — с кривой усмешкой проговорил Эль-Каммас. — Я должен спросить вас, как вы относитесь к Алуетт де Шеневи после того, что узнали о выпавших ей на долю мучениях? После того как узнали, что не один вы владели ею? Нет, не торопитесь с ответом, подумайте сначала, ибо ваша жалость не принесет ни вам, ни ей добра, она может отравить вам будущее и даже перерасти в презрение к вашей возлюбленной. Загляните поглубже в свое сердце, Рейнер де Уинслейд.

Рейнер так и сделал, поборов в себе искушение дать ответ немедленно. Прошло много времени, прежде чем он сказал:

— Клянусь всем, что есть для меня святого, почтенный лекарь, что моя любовь к Алуетт де Шеневи какой была, такой и осталась. Я хочу, чтобы она стала моей законной женой, всегда была рядом со мной, родила мне детей, любила меня и была мной любима.

Эль-Каммас улыбнулся, отвечая на искательный взгляд Рейнера.

— Я знал, что вы достойны ее! — взволнованно воскликнул он. — Но я должен был спросить. В наших краях вождь бедуинов, если его арабскую кобылу покроет жеребец менее чистых кровей, никогда больше не взглянет на нее. Он убьет свою жену, если она изменит ему, или выгонит ее, если ее похитят и изнасилуют. Вы, европейцы, тоже немногим лучше. Ваши женщины умирают долгой смертью в монастырях, потому что вы ссылаете их туда замаливать грехи, а они не смеют наложить на себя руки. Но я чувствовал, что вы не такой, Рейнер де Уинслейд.

— Будь жизнь совершенной, Алуетт пришла бы к вам нетронутой в брачную ночь и вы бы первым прикоснулись к ней и первым научили ее нежному искусству страсти.

— Однако жизнь несовершенна. Тем не менее вы будете ее мужем и будете любить ее, потому что Аллах… или Иисус… заповедали вам быть вместе.

— Другого решения быть не могло, сэр. — Конечно. Теперь, зная это, я могу разбудить Алуетт…

— Сэр, — остановил лекаря Рейнер. — Может быть, ей лучше опять забыть, что случилось с ней тогда?

Эль-Каммас покачал головой.

— Нет, вы не понимаете, хотя ваше желание охранить возлюбленную похвально. Она все время подавляла в себе воспоминания, поэтому не могла избавиться от слепоты и от кошмаров, постоянно преследовавших ее. Я постараюсь сделать так, чтобы воспоминания больше не мучили ее, скажу ей, чтобы она перестала их стыдиться. К тому же она будет знать, что вам тоже все известно и вы любите ее по- прежнему. Когда она проснется, ей больше незачем будет оставаться слепой, Рейнер.

И Рейнер кивнул, соглашаясь с мудрым стариком.

— Воистину, на тебе благодать Господня, — сказал он. — Христиане думают, что мусульмане прокляты за свое суеверие, однако ты своим искусством превосходишь всех жалких европейских лекарей. Я уверен, что ты больше меня заслуживаешь рая. Благодарю вас, мой господин.

Рейнер хотел было поцеловать руку почтенному мавру, но Эль-Каммас быстро поднялся и сказал:

— Пойдемте, Рейнер де Уинслейд. И приберегите ваши поцелуи для юной красавицы. — Лукавый огонек загорелся в его темных глазах. — Ей предстоит еще одно испытание. Судя по тому, что она говорила мне, вы представляетесь ей довольно — таки уродливым кавалером. О, для нее это не имеет значения. — Он ухмыльнулся. — По крайней мере она так сказала. Вот уж она удивится!

Алуетт очнулась от глубокого, умиротворяющего сна, услыхав ласковый голос лекаря. — Алуетт, когда прозвенит колокольчик, ты совсем проснешься и ничего не забудешь из того, о чем мы с тобой говорили. Ты будешь помнить все, что было с тобой в детстве, и даже то ужасное, отчего ты ослепла. Однако знай, что ты ни в коем случае не должна винить себя — в преступлении жестокого негодяя, ведь ты же не винишь себя в том, что разбила коленку, когда малышкой училась ходить. Ты не должна ничего стыдиться, Алуетт. И ты можешь стать женой Рейнера де Уинслейда, который вместе со мной ждет, когда ты проснешься. Я позвоню в колокольчик, Алуетт, и ты прозреешь. И никогда больше не будешь слепой. Ты увидишь лицо своего возлюбленного, а потом и своих детей.

Алуетт напряглась, как пловец, долгое время проведший в темных глубинах моря и готовый выплыть на поверхность.

Звякнул медный колокольчик.