возводить стены, словно для защиты от голодных пришельцев.

— Клянусь Господом Богом, — мрачно заявил Ричард, — мы не уйдем с острова, пока нам не окажут достойные почести.

Вспоминая злобные взгляды местных жителей, Рейнер подумал, что Ричарду нелегко будет добиться своего.

В зале зажгли факелы, когда английская свита стала занимать места за столом и фанфары возвестили о прибытии короля Ричарда, короля Филиппа и низкорослого Танкреда, незаконно занявшего сицилийский престол.

Сидевший недалеко от властителей Рейнер был рад, что они хотя бы на один вечер забыли о своих разногласиях. Однако он не стал тратить время на разглядывание их лиц, ибо его влекла к себе только Алуетт де Шеневи, шедшая к столу в сопровождении Анри.

По ее платью никак нельзя было сказать, что она собирается в монастырь. Оно было из великолепного алого шелка с вышитыми вокруг шеи золотыми лилиями. Тонкую талию обвивала золотая цепь с покрытыми эмалью бусинами. Гладкую прическу украшал изящный золотой обруч.

Отсвет алого платья ложился на бледные щеки, не покрытые румянами, в которых, кстати, она вовсе не нуждалась, по мнению Рейнера. «Моя французская лилия… Нет… Роза с шипами, — подумал он, вспомнив, как она говорила с ним утром. — Надо будет при первой же возможности ободрать шипы». Гийом де Барр, сидевший против него, заметил сверкавший в глазах Рейнера огонь, но не знал, кто его зажег.

— Любовница Филиппа сегодня восхитительна, — сказал он, кивнув в сторону белокурой женщины, место которой было не рядом с Филиппом, и но и не настолько далеко, чтобы они не могли обмениваться репликами. В отличие от Алуетт она использовала все, чтобы подчеркнуть свои прелести. Веки покрасила в голубой цвет, глаза подвела черным, на губы положила толстый слой ярко-красной помады, щеки густо набелила. На ней было платье из бирюзового бархата, но оно казалось слишком тяжелым для жаркого вечера и слишком тесным для ее пышных форм. Рейнеру было достаточно одного короткого равнодушного взгляда, чтобы оценить все ее ухищрения.

— Не в вашем вкусе, монами? Ну и хорошо. А то Филипп не очень-то любит делиться. Может, вам больше подойдут дочки Танкреда? Вы-то им точно подходите!

Рейнер поначалу не обратил внимания на двух смуглолицых девиц, сидевших по левую руку от отца, однако, подняв глаза, увидел, что они пристально его разглядывают. У обеих манящие черные глаза и орлиные носы, и обе гораздо выше отца. Когда они заметили, что Рейнер смотрит на них, то захихикали и о чем-то зашептались, прикрыв ладошками рты, так что зазвенели золотые серьги, свисавшие с их ушей.

Одна настолько осмелела, что подмигнула ему, и он, помимо своей воли, усмехнулся. Однако Рейнер не стал подмигивать ей в ответ, как, без сомнения, сделал бы это еще совсем недавно. Теперь его мысли и чувства были заняты бледной красавицей.

— Бесстыдницы, а? — сказал Гийом, но не в упрек им. Даже наоборот. — Наверно, Танкреду нелегко уследить за ними, — ответил Рейнер, делая вид, что не замечает их ищущих взглядов.

— Если еще есть за чем следить, — скептически заметил француз. — А глазки! Глазки! Не удивлюсь, если он ищет им женихов!

Рейнер перевел взгляд на смуглого карлика, занятого беседой с Филиппом Напетом и Ричардом Плантагенетом, на сверкающие на его пухлых пальчиках перстни, на добродушно улыбающееся лицо.

— Да, я тоже. Держись-ка лучше от них подальше. Вряд ли в его планы входит продать их простым рыцарям вроде нас с тобой.

Гийом продолжал развлекаться, а Рейнер занялся едой, как только пажи начали подавать на стол.

Местные блюда чередовались с такими, которые были привычны «папистам». Сицилийская кухня служила как бы преддверием к будущим восточным откровениям. Сначала подали марципанные шарики, неаполитанские лепешки со специями, виноград, оливки, свиные языки в вине. Потом принесли горячие кушанья на огромных серебряных блюдах: жаворонков в лимонном соусе, перепелов с порезанными баклажанами, голубей в сахарных брызгах, кроликов в ананасах, ногу козла в собственном соку. В третьей перемене было вареное мясо и еще вареная рыба. Гусь с миндалем, телятина, украшенная цветами, миндаль в чесночном соусе, голуби с колбасой и луком, пироги с птицей, телячьи ноги. К тому времени, как принесли последнюю перемену, Рейнер мог лишь смотреть на пирожные с айвой, миндаль на виноградных листьях, жареные орешки в сахаре, с солью и перцем, а также самые разные сыры.

Насыщаясь, Рейнер не забывал поглядывать на Алуетт. Она ела почти так же мало, как птичка, в честь которой ее назвали, и движения ее были изящны, словно слепота вовсе ей не мешала. В отличие от нее и Перонелла, и другие дамы обильно поливали соусами руки и красивые платья.

Когда пирующие перешли к сладостям и сицилийским винам, Алуетт поднялась со своего места и в сопровождении пажа поднялась на галерею. Вскоре чистый голос лютни зазвучал в зале, и все зашептали:

— Тихо! Тихо! Сейчас Жаворонок будет петь!

Стало тихо.