– Судите сами о значении символа…

Вернувшись в кабинет, она сделала еще один телефонный звонок и подошла к диванчику. Ей пришлось несколько раз резко встряхнуть Анну, чтобы та начала приходить в себя.

Наконец молодая женщина медленно потянулась, молча, без удивления, посмотрела на хозяйку дома, склонив голову к плечу. Матильда спросила тихим голосом:

– Ты никому не говорила о своем визите ко мне?

Анна покачала головой.

– Никто не в курсе нашего знакомства?

Аналогичный ответ. Матильде пришло в голову, что за Анной вполне могли следить.

Ее пациентка потерла глаза ладонями, невольно подчеркнув необычный разрез удлиняющихся к вискам глаз с тяжелыми веками. На щеке у нее остался след от подушки.

Матильда подумала о дочери, которая покинула ее, унося на плече китайский иероглиф – символ «Истины».

– Вставай, – прошептала она. – Мы уходим.

– Что они со мной сделали?

Анна и Матильда мчались по бульвару Сен-Жермен к Сене. Дождь прекратился, оставив в синем вечернем воздухе переливы и влажные отблески.

Матильда произнесла «преподавательским» тоном, пытаясь скрыть мучившие ее сомнения:

– Провели курс лечения.

– Какого лечения?

– Это какая-то неизвестная мне методика, позволившая стереть часть твоих воспоминаний.

– Такое возможно?

– В принципе – нет. Но Акерманн, видимо, применил нечто… революционное. Некое сочетание томографии и церебральных локаций.

Время от времени она бросала на Анну взгляды: молодая женщина застыла в неподвижности, глядя перед собой пустыми глазами и зажав ладони между коленями.

– Шок может вызывать частичную потерю памяти, – продолжила она. – У меня был пациент – футболист, во время одного из матчей он получил травму при столкновении с другим игроком. Так вот. Он помнил одну часть своего существования и совершенно забыл другую. Возможно Акерманн нашел способ вызывать сходный эффект, используя какое-то химическое вещество, или облучение, или бог его знает что еще. Можно сказать, что в твою память вмонтировали защитный экран.

– Но почему они так со мной поступили?

– По моему мнению, ключ ко всему в профессии Лорана. Ты видела что-то, чего не должна была видеть, или узнала секретную информацию, связанную с работой мужа, а может, на тебе просто поставили опыт – как на подопытной морской свинке… Все может быть, когда имеешь дело с чокнутыми.

В конце бульвара Сен-Жермен, справа, появилось здание Института Арабского мира. В стеклах огромных окон отражались облака.

Матильда удивлялась собственному спокойствию. Она вела машину на скорости сто километров в час, в сумочке лежал автоматический пистолет, рядом сидела полубезумная зомби, но ей не было страшно. Она испытывала скорее отстраненное любопытство с примесью детского возбуждения.

– Моя память может вернуться? – В голосе Анны прозвучали упрямые нотки. Матильда хорошо знала эту интонацию – она тысячи раз слышала ее, консультируя пациентов в больнице Святой Анны. Это был голос одержимости. Голос безумия. Разве что на сей раз безумие ничем не отличалось от правды.

Она заговорила, осторожно подбирая слова:

– Я не смогу ответить, пока не узнаю, какую методику они применяли. Если речь идет о химических препаратах, возможно, существует антидот. Если же имело место хирургическое вмешательство… Я ни за что не поручусь.

Их маленький «мерседес» ехал вдоль черной решетки зоопарка в Ботаническом саду. Звери спали, в парке было тихо и темно, казалось, там открывается дорога в вечность.

Матильда заметила, что Анна плачет, всхлипывая, как маленькая девочка, судорожно и пронзительно. Она постаралась взять себя в руки и спросила:

– Но зачем они изменили мою внешность?

– Этого я не знаю. Могу предположить, что ты оказалась не в то время и не в том месте, но не вижу ни одного разумного объяснения пластической операции. Или твоя история еще безумнее, чем кажется на первый взгляд: они изменили твою личность.

– Ты хочешь сказать, что раньше я была кем-то другим?

– Пластическая операция позволяет это предположить.

– Я… Лоран Геймз не мой муж?

Матильда не ответила, и Анна настаивала:

– Но… но мои чувства? Наша… близость?