Мун запустил руку в карман и выудил спичечный коробок. Раскрыл, но внутри было пусто.
— Кончились, — вздохнул седой. — У тебя спичек нет?
— Зиппо, — автоматически брякнул Хворостин.
— Зиппо, — повторил Мунлайт. — Все у тебя через жопу. Ладно, бывай, товарищ генерал. И ты подумай, подумай. Решать-то тебе, но патрон один.
Он молча развернулся и пошел прочь. Об оставленном за спиной генерале Мун сейчас не думал. Надо было сосредоточиться на аномалиях. Но сосредоточиться не получалось.
На душе стало легко и светло. Когда на том свете будут взвешивать его хорошие и плохие дела, чашка с дерьмом, наверное, перевесит, но за вторую чашу ему будет не стыдно. Потому что не совсем напрасно все это. И что-то достойное он в своей никчёмно прожигаемой жизни все-таки сделал.
Мунлайт чуть притормозил, взвешивая следующий шаг, и принялся тихонечко насвистывать. Еще одна «птичья карусель» осталась за спиной. Эх, надо было там, в центре поля, болтик кинуть, показать генералу аттракцион напоследок.
Не думать о генерале. Генерала больше нет и никогда не будет. И не оглядываться. Смотреть надо вперед, а не назад. Подчиняясь установке, он посмотрел вперед, туда, где остался рюкзак и автомат. С той стороны ему навстречу двигался прозрачный, как сигаретный дым, силуэт. Давненько же его не было.
Мунлайт ухмыльнулся. Ему отчего-то совсем не было страшно. Даже если этот двойник подойдет сейчас и, как во сне, спросит, зачем он живет… Нет, он не сможет ответить. Но страха не будет.
— Moonlight and vodka, — тихо затянул сталкер, — takes me away. Midnight in Moscow is lunchtime…
Грохнул выстрел.
Песня оборвалась.
10
Мун не вернулся. Снейк дошел до деревни Резаного вместе с остальными. Вместе с остальными хоронил погибших. Потом пытался подбодрить Егора, не проронившего ни единой слезинки, словно окаменевшего, замкнувшегося и молчаливого. Но тот отдалился, будто отгородился от всего мира. И Снейк почувствовал, что остался один.
Все, что ему теперь оставалось, — ждать. И он ждал. И надеялся, что вернется седой.
Но Мунлайт не появился ни на второй день, ни на третий, ни на четвертый.
«Он просто вышел, — пытался увещевать себя бородатый. — Вышел из Зоны, как они и собирались. И ждет его. Ждет там, за кордоном».
А утешения не действовали. Хотя седой сам говорил как-то, что человек жив, пока не доказано обратное. Жив. В это надо было поверить. А веры не было. Только апатия.
Резаный предложил остаться. Группа поредела, а Змей не новичок. И если у него нет каких-то планов, то почему бы не строить их дальше вместе. Он не ответил.
На пятый день собрал рюкзак, подхватил автомат и ушел, не прощаясь.
Куда теперь? Остановиться, подумать? Не поздно ли?
Всему свое время. Может быть, он упустил тот шанс, который предлагала ему судьба. А может, наоборот, именно сейчас им воспользуется. Кто знает?
Думать не хотелось. Странное дело, они победили, но победа не чувствовалась. Праздника на душе не было. Только тоска.
Уйти, остаться? Какая, в сущности, разница? Что тут, что там — везде одно и то же. Чего-то нет. Чего-то недостает, чтобы был какой-то смысл. А без осмысления внутри можно сколько влезет уходить в Зону, лезть на Эверест, бежать в тайгу. Это ведь, в сущности, ничего не изменит. Пока…
— Дядя Змей!
Бородатый замер. Голос ударил в спину, ожег, словно плетью. Снейк обернулся. Мимо заснеженных избёнок к нему, утопая по колено в сугробах, бежал Егор.
Он почувствовал, как внутри что-то больно сжимается, съёживается и тут же, задавленное, рвется наружу. В носу защипало.
Егор выбрался на притоптанную тропку, подбежал, кинулся на шею и стиснул не по-детски крепкими руками.
— Папка, — зашептал мальчишка в самое ухо. — Ты уходишь? Папка, не уходи!
Снейк прижал мальчонку к груди. Снежный пейзаж поплыл мутными пятнами. По щекам побежало что-то мокрое и горячее.
— Нет, — хрипло проговорил он, чувствуя, как дрожит, словно перетянутый эспандер, голос. Попытался сделать с этим что-то, но не вышло. — Нет. Куда я уйду?
На одеревеневших ногах он повернулся и побрел обратно, продолжая держать мальчика на руках. А тот тихонько сопел в ухо.
Дверь отворилась со скрипом и без предупреждения. Резаный хотел было вспылить, но увидал могучую викингоподобную фигуру и не стал. Только сказал между делом:
— Здравствуй. Проходи. Садись.
Снейк прошел, но садиться не стал. Торопится, что ли? Уходит? Резаный почесал шрам. Змей был донельзя серьёзен. Пугающе, фанатично серьёзен. Как будто молился две недели без передыху и окончательно спятил, но сам считает, что достиг просветления.
— Ты попрощаться? — спросил аккуратно.
— Нет, — покачал головой бородатый. — Поговорить. Я все думаю о том, что случилось.
— Я тоже думаю, — кивнул Резаный.
— И до чего додумался? — заинтересовался Снейк.
— До того, что все шатко и может в любой момент рухнуть. Вот сижу и думаю, как себя обезопасить на будущее, и не вижу выхода. Людей нет. Ты вот уходишь. А следующий такой генерал ведь запросто может стать последним.
— Не-е, — помотал головой Снейк. — Не прав. Я вот думаю, Зону, сталкеров нельзя уничтожить. Генерал — дурак наивный, если полагал, что с этим справится.
— Генералу сил не хватило, — прагматично отозвался Резаный. — Подготовился бы получше и…
— И? — Глаза у Снейка светились.
Резаный никак не мог понять, на кого тот больше похож, на фанатика или на просветленного.
— На этой земле уже два раза грохнуло. — Бородатый говорил вроде спокойно, но с жаром. — Грохнуло так, что после этого не живут. И что? Я только сейчас это понял. Жизнь-то продолжается. Новая жизнь, другая. Она уже есть. Можно совершить против неё преступление, но уничтожить её невозможно. Мы столкнулись с чем-то новым, незнакомым. С новой жизнью. Каждый из нас пытается как-то к ней приладиться по мере возможностей и воспитания. Кто-то уничтожить хочет, кто-то нажиться, кто-то просто живет.
— Ты о чем? — не понял Резаный.
— Ну как тебе… — Снейк попытался подобрать слова. — Вот Наташа твоя, она же монстров не стреляла, хабар не таскала. Ей все это до фонаря было. Она здесь просто жила. И Егор. Он уже здесь живет. Сегодня. И будет жить здесь потом, потому что он здесь вырос, он другого не знает. И будут ещё такие Егоры. Но можешь ли ты утверждать, что они станут жить так, как мы? Если для них будет знакомо и понятно то, что мы не знаем и, не понимая толком, отстреливаем?
— К чему эта проповедь? — вконец опечалился Резаный.
— Ну как тебе объяснить… — Снейк щелкнул пальцами. — Ты маленьким был?
— Не в этой жизни.
— Книжки в детстве читал?
— Ну, было дело.
Понять, куда клонит бородатый, он уже отчаялся.
