Я продолжала работать, а он стоял за моей спиной и смотрел на рисунок.

— Керри, вы беспокоитесь за Марию?

— Как же иначе?

— Я не допущу, чтобы даже малейшая неприятность произошла с Марией, — заявил он. — Вы можете быть уверены в этом.

— Но вы не всегда можете защитить ее.

— Софи не потревожит ее. Пусть себе выкидывает свои безумные штучки, как вчера. Она может выкинуть такую штуку — порезать платья. Но что-нибудь посерьезнее ей и в голову не придет.

— А может быть, это сделал кто-нибудь еще? А вовсе не Софи?

— Не беспокойтесь, Керри. Я обещаю вам, что, пока я здесь, она будет в полной безопасности.

Что я могла ответить?

— Послушайте, — продолжал он, явно стараясь разрядить обстановку. — Мария едет со мной в Белан. Как насчет того, чтобы поехать с нами? Арман просил меня вставить его картину в рамку. В городке есть чудесный столяр.

Я была готова выкинуть из головы вчерашний инцидент и поэтому отложила в сторону мои рисунки. Мария уже ждала нас в прихожей, где висели плащи. Ярко-желтого плаща Конора не было на месте — видимо, он работал снаружи, несмотря на непогоду. Эган взял свое пальто, и мы побежали к машине.

Вести машину было трудно. Дорога превратилась в такую же реку грязи, как и тогда, когда мы впервые приехали сюда. А при дневном свете смотреть на бездонную пропасть у края дороги было еще страшнее. Однако — возможно, это была реакция на испорченное прошлым вечером настроение — мы ощущали душевный подъем. Мы весело смеялись, когда машину заносило, не чувствуя опасности, и тем не менее доехали до Белана без происшествий. Пока Эган парковал машину, Мария перебежала через улицу к булочной. Ей очень понравились маленькие булочки, и Эган купил нам по одной. Мы под дождем поспешили в мастерскую столяра.

Здесь стоял запах свежего дерева и древесных опилок и раздавалось знакомое, режущее слух завывание электрической пилы. Старик столяр сам принес нам посмотреть несколько рам. Они были массивные, с резьбой. Оставалось только нанести позолоту. Я взяла одну из рам в руки, и она показалась мне неожиданно легкой.

— Дешевле пересылать, — сказал Эган. — Нравятся?

— Очень красивые. Мне кажется, эти рамы сделают картину более значительной, чем она есть на самом деле.

Я заказала две такие же рамы, они оказались как раз нужного размера и хорошо подходили к моим холстам.

К моменту, когда мы добрались до «Фермы», дождь уже кончился. Настроение у нас поднялось, и все эти порезанные платья отодвинулись куда-то в дальний уголок нашего сознания.

Мария воспользовалась тем, что постояльцев нет, и решила занять ванную. Я видела, как она прошла туда с банкой ароматической соли для купания, большим куском туалетного мыла, которое мы купили вместо тех тоненьких пластинок, которыми нас снабжала мадемуазель Софи.

— Вы уверены, что вам не нужна сейчас ванная? — спросила она меня.

— Нет, я пойду туда прямо перед обедом.

И я снова вернулась к своим полотнам. Ходить по склонам гор после такого дождя было нельзя. И я увлеклась композицией, которую начала перед тем, как поехать за рамами. Не знаю, сколько прошло времени… Вдруг я услышала пронзительный крик.

Целую секунду, объятая ужасом, я не могла двинуться с места. Потом бросила свои кисти и кинулась к двери. Эган уже бежал из кухни. Он подбежал к дверям ванной, как только я начала исступленно крутить ручку двери.

— Мария!

Она сама открыла дверь. У нее на шее висело банное полотенце, конец его был в крови.

— Я в порядке, — прошептала она. — Вот только рука.

Я быстро закутала ее в другое полотенце, и мы отвели Марию в комнату. Эган схватил ее за запястье. Ее ладонь была глубоко разрезана. Он забинтовал ей руку льняным полотенцем, висевшим около раковины в ее комнате, а я пошла к себе за йодом и марлей — врач мисс Уолдрон снабдил нас набором лекарств.

Когда мы закончили перевязку, румянец возвратился на лицо Марии. Я нашла ее халат, помогла надеть его и обернула полотенцем ее мокрые волосы.

— Не понимаю, что случилось, — сказала Мария. — Я только включила воду и начала намыливаться, как почувствовала под пальцами что-то острое. Я даже не успела сильно пораниться. Я закричала, когда увидела эту кровь…

Я оставила с ней Эгана и вернулась в ванную комнату. Вода в ванне была розовой от крови. Борясь с подступающей тошнотой, я сунула руку в эту воду, сама не зная, что там обнаружу. Я осторожно нащупала мыло, а в нем что-то острое. В розовое мыло было вставлено тонкое как волос лезвие бритвы.

Боковым зрением я увидела, как кто-то в темном остановился возле меня, и почувствовала слабый запах фиалок. В дверях ванной появилась мадемуазель Софи. Она смотрела на ванну и яркие пятна крови на коврике. Ее глаза сузились, и она, ничего не сказав, двинулась по коридору с тем удивительным проворством, которое она демонстрировала, когда хотела.

Я выскочила в коридор и окликнула ее:

— Мадемуазель Софи!

Эган тоже выскочил в коридор, только для того, чтобы увидеть, как она исчезает на лестнице, ведущей в башенку. Он было бросился за ней, но я остановила его и показала мыло, которое держала в руке.

— Вот и все, что мы можем от нее получить, — спокойно сказал он. — Она должна уйти.

На лестнице появился Конор и спросил:

— Что случилось?

Я обо всем рассказала ему со всей объективностью, на которую была способна. Показала ему мыло. Рассказала ему о порезанных платьях Марии. Пока я говорила все это, Мария сама показалась в дверях своей комнаты.

— Я в порядке, Керри, — сказала она. — Пожалуйста, не поднимайте шума.

— Где Эган? — отрывисто спросил Конор.

— Пошел к Софи.

Конор тоже направился к башенке. Мария схватила меня за руку:

— Идите с ним, Керри. Они не должны прогонять Софи.

— Но если она так опасна…

— Она умрет, если оставит это место. Я не хочу, чтобы они отсылали ее из-за меня.

Я колебалась. Но мне захотелось уважить желание Марии; ее хорошенькое, все еще бледное лицо стало вдруг совсем взрослым. Я побежала за Конором.

Мадемуазель Софи стояла в своей комнате, прижавшись спиной к стене, будто ей уже некуда было отступать. Ее голова тряслась так сильно, что седые волосы совсем растрепались.

Ее глаза отыскали меня, будто это я была ее главным обвинителем.

— Но это не я, — прошипела она глухо. — В этом доме бродит убийца, но не я это сделала. — Она посмотрела на Конора и Эгана, и ее голос возвысился: — И они осмеливаются обвинять свою кузину в таких делах. И это меня, которая так много работает и боится Бога и которая служила им, когда они еще были детьми! И они смеют обвинять ни в чем не повинную старую женщину в таких делах!

Она пошатнулась, и я подхватила ее. Ее косточки под моими руками были тонкими, словно птичьи.

— Никто не знает, кто это сделал, мадемуазель Софи, — сказала я. — Никто не знает точно.

Эган помог мне поддержать старуху. Мы уложили ее в постель.

Конор сказал:

— Все в порядке, Софи. Мария не пострадала. Почему бы тебе не вздремнуть перед обедом?

Мы оставили ее. Может быть, это и в самом деле не Софи? Я смотрела то на Конора, то на Эгана. Они были потрясены, то ли тем, что случилось, то ли реакцией Софи на обвинение. Может быть, я слишком