ним.
— Мы уже давно ждем тебя, — тихо сказал посадник.
— Я и так спешил как мог, — так же тихо отозвался лекарь. — Темень, хоть глаз коли.
— Ничего. Мы дольше ждали. Дождались? — повернулся он к Соломону.
— Сейчас все расскажу, — ответил тот. — Только вначале вели, чтобы мне сбитню подали. Что-то я иззяб.
— Проходи, погрейся.
Они поднялись по невысокой лестнице, миновали сени и подошли к оббитой овчиной двери в горницу[169].
— Ну, ты давай, — сказал Ицхак. — А я сейчас со сбитнем что-нибудь придумаю.
— Хорошо, — ответил лекарь и отворил дверь.
В горнице горели тусклым светом масляные светильники. Три по стенам. Один на столе. Здесь Соломона действительно ждали.
За широким накрытым столом сидели трое мужчин. Соломон хорошо знал двоих. Это были коваль Любояр и священник церкви Ильи Пророка Серафим[170].
— А это кто? — кивнул на третьего лекарь. — Что-то я не припомню…
— Лучаном меня зовут, — представился третий. — Гончар я, с Подола.
Соломон невольно поморщился. С детства, с той самой погромной ночи, не любил он подольских. И даже теперь, спустя много лет, старался не заходить на Подол.
— Лучан так Лучан, — сказал он, присаживаясь за стол.
В горнице было тепло. Соломон даже кушак развязал и зипун расстегнул.
— Нам без Подола никак нельзя, — словно оправдывая гончара, сказал Любояр. — Там же народу, варягами замордованного, ой как много.
— Да я все понимаю, — кивнул головой лекарь. — Здраве будь, Лучан, — сказал он и протянул гончару руку.
Тот пожал ее. Серафим вздохнул облегченно.
— Ну, рассказывай, — сказал Ицхак, как только прикрыл за собою дверь.
— Со сбитнем-то что?
— Будет тебе сбитень, — кивнул посадник. — Это же не год разом. Может, пока вином мадьярским погреешься? — Он взял стоящий на столе кувшин. — Хорошее вино. Мы спробовали.
— Можно и вином.
— Вот и чарка чистенькая. — Серафим придвинул чарку поближе к лекарю.
— А ты что, тоже приложился? — Соломон с удивлением посмотрел на христианина.
— Да ну, что ты! — перекрестился тот. — Избави Боже. Пост же.
— А донос в Царьград уже отправил?
Даже в тусклом неровном свете было видно, как священник покраснел.
— Какой донос? — спросил он.
— Ладно тебе, — усмехнулся Соломон, переглянувшись с Ицхаком. — А то люди не знают, откуда кесарь про житье бытье киевское узнает.
— Так они многое знают. — Священник посмотрел на сидящих, а потом подмигнул Соломону. — В Белой Веже каган, наверное, тоже не в потемках сидит?
— Будет вам. — Любояр встал и поднял свою чарку. — Потом разберемся, кто какому богу служит. Сейчас о деле думать надо.
— А что тут голову ломать, — подал голос Лучан. — Варяги у всех богов поперек глотки стали.
Выпили.
Священник посмотрел на них с завистью и слюну сглотнул. Потом, точно опомнившись, перекрестился быстро и прошептал:
— Слава Тебе, Господи. Отвел от искуса.
— Не тяни, — сказал Ицхак лекарю. — Слух-то уж по всей Руси разнесся…
Долго потом сидели эти пятеро в горнице у посадника козарского. Разговоры разговаривали. Сбитень да вино пили. Пироги с зайчатиной ели. А как светать стало, разошлись. Да только не по своим домам.
Лучан по Подолу прошелся. И по гончарному концу, и по кожевенному. И к кузнецам, и к стрельникам заглянул. Даже в рыбачью слободу до первых солнечных лучей успел.
Серафим на заутреню поспешил. Проповедовать он нынче со значением собирался.
А Любояр с Ицхаком по Козарам прогулялись.
Только Соломону было не до прогулок. Больной у него был тяжелый. Купец из Булгара. Животом сильно маялся, помощь ему от лекаря была нужна…
С утра в киевском граде царила суета. Холопы стучали топорами. Возводили перед теремом высокий помост. Холопки готовили еду и питье. Ольга суетилась больше всех. Кричала и на тех и на других. Распоряжалась готовкой. Следила, чтобы на длинные столы стелили чистые скатерти. Оттаскала за волосы случайно подвернувшуюся девку, чтоб делом занималась, а не путалась под ногами.
— Ишь, разошлась варяжка, — шепнула кухарка пробегавшему мимо отроку. — Точно сама на стол Киевский сесть собралась…
— Так ведь не за себя, за сына волнуется, — ответил отрок и умчался, окликнутый суровым ключником.
— Да хоть за самого Перуна, — проворчала кухарка, перемешивая большой деревянной лопатой варево в огромном чане.
И дружинники оказались при деле. Чистили броню. Полировали мечи. Щиты перетягивали[171]. Свенельд дружинников в строгости держал. Но и заботился о варягах. Ни один без благодара не оставался. И данью щедро делился. Понимал Свенельд, что опорой власти ратники служат. Молодой, а не хуже отца родного. За то и уважали его.
А шум и гам в киевском граде не умолкал. И только сам виновник нонешнего переполоха, Святослав Игоревич, мирно спал под приглядом Дарены.
Ему снилось что-то большое. Красивое. Доброе. Словно руки мамины. И хорошо ему в этих руках. Покойно…
Только вдруг пропало все…
В чистом поле он оказался. Трава высокая. Лишь голова его над ковылем торчит…
Огляделся Святослав…
Видит, что бредет по полю дикому немал человек. Прямо к нему идет. Никуда не сворачивает…
Жутко стало мальчишке. Оторопь от босых ног до самой макушки пробежала. Убежать от того человека хочет, а не получается. Словно к земле прирос. А человек все ближе и ближе…
Пригляделся Святослав, а это отец его. Каган Киевский. Большущий. Головой в облака упирается. В крови весь, с головы до пят. Тут уж совсем перепугался мальчишка. Закричать от страха хотел, да не смог. Крик в глотке застрял. Наружу выходить не хочет…
А отец подошел к нему, нагнулся. Кровь с его лица алым дождем закапала. Залила все вокруг. И Святослава залила. Горячая. Аж паром исходит. А отец улыбнулся ему и говорит:
— Одноглазого бойся, сынок, — и засмеялся.
А потом пырхнул вороньей стаей. И закружили те вороны над Святославом. Закаркали. Прочь унеслись. И только голос отца остался:
— Сынок… сынок…
— Сынок… — Ольга будила мальчонку, а он просыпаться не хотел. — Вставай, сынок.
А Святослав упирается. Стонет во сне. И силится глаза открыть, а не получается.
— Что с ним, Дарена? — испугалась мать.
— Позволь, госпожа, я попробую, — подошла девка, в лицо мальчишке подула.
Он успокоился. Глаза раскрыл. Бросился на шею матери. Обнял ее крепко. Отлегло от сердца у Ольги. Она его по волосам гладит и приговаривает:
— Тише… тише, маленький. Это просто сон. Пойдем к оконцу подойдем.
