Ингваря быстро успокоили. Белорев напоил его снадобьем, которым меня после того гона отпаивал. От него пусто делается. Ой как пусто. И безразлично. Засыпать с тем снадобьем хорошо.
Но не уснул Ингварь. Да и как тут уснешь, если сейчас твоя жизнь кончится. Но кричать каган перестал. На землю лег. Позволил руки и ноги свои в петли просунуть.
Притихли люди. Ярче вспыхнули костры. Громче запели ведуны.
Давно, очень давно Даждьбог человеческой жертвы не получал. Еще прадед Мала Древлянского запретил подобное. И ведуны тогда согласились. Лучше за пленника выкуп получить или холопом пусть отработает, чем зараз жизни лишать. И Даждьбог не обиделся. Видно, хватало ему вороньей крови да дыма от пиров жертвенных[145]. И вот теперь случай представился окропить алатырный камень кровью врага земли Древлянской. Как такое не попользовать?
Оттого ведуны и старались. Звали Даждьбога. Славили силу его. И справедливость его. Люди сначала притопывать начали. Под кощуны ноги сами топали. Потом ладонь об ладонь бить стали. Потом не выдержал кто-то, подпевать ведунам начал. И другие подхватили.
Я и не заметил, как приплясывать вместе с остальными стал. Руками хлопать. Ногами топать…
Даждь Боже долюшки,
Свет — Белосветушко!
Солнце — Даждьбожушко,
Мы — твои детушки!
Речь реку — луч плету,
Жгуч пламень, знамя — дым!
Сварга Триславная,
Солнце Трисветлое!
Ярь златовейная,
Сила рассветная!
Слава![146]
Первый луч нового дня прорвался сквозь предрассветные облака. По глазам ударил…
Застыли люди, пораженные красотой…
— К тебе иду, мама… — прошептал каган Киевский Игорь Рюрикович.
Ударил топором острым князь Древлянский, Мал Нискинич, по веревке, вокруг дуба обмотанной.
С шумом выпрямились березы. Первая желтая листва с них посыпалась.
Кровь человеческая брызнула навстречу восходящему солнцу.
— Слава Даждьбогу! — в один голос вскричали древляне.
— Да будет так… — сказал Гостомысл, простирая руки к лику Даждьбогову.
Глава седьмая
НЕВЕСТЫ[147]
На Киев наползал теплый осенний вечер.
Ольга сидела в горнице. Она примостилась на низком стульчике у окошка. Перед ней на невысоком столике лежало рукоделие.
В пяльцы был зажат ворот новой рубашки, и Ольга старательно вышивала на нем красными нитками маленькие обереги.
«Вернется Игорь, — думала она, — вот ему и обнова будет».
А за окном разоралось воронье. Молодые слетки встали на крыло, и стая кружила над Киевом.
— Эка черные раскаркались, — зевнув, сказала Дарена. — Грают, словно беду кличут…
Дарена была сенной девкой в тереме кагана Киевского. Она жила при Ольге уже пятый год. Ее взяли в услужение за долги отца, коваля[148] Любояра, когда у кагана родился сын.
Девушка была расторопной и сообразительной, за что Ольга любила ее и доверяла ей пригляд за Святославом. Вот и сейчас они с мальчиком были здесь.
Ольга оторвалась от рукоделия и выглянула в оконце.
Воронья стая, беспрерывно горлопаня, кружила над теремом.
— Эй, Тудор! — крикнула Ольга стражнику, который, оперевшись на копье, придремал у городских ворот.
— А? Что?! Кто там? — внезапно разбуженный, Тудор никак не мог сообразить, что его разбудило.
— Я это. Я, — улыбнулась Ольга.
— Да. — Стражник окончательно проснулся. — Что случилось, госпожа?
— Ничего не случилось, — сказала Ольга. — Видишь, воронья сколько? Ты бы их прогнал, Тудор. Как бы беду не накаркали. Пугани их, что ли…
— Не могу, госпожа, — ответил варяг, — нельзя мне от ворот отлучаться. Я лучше воеводе скажу, как увижу, пусть пошлет на крышу кого-нибудь.
«Ну вот, — подумала Ольга, — без Свенельда даже ворон пугнуть не могут», — а вслух сказала:
— Ладно уж, спи дальше.
Она собралась взяться за вышивание, но снова отвлеклась — пока разговаривала со стражником, Святослав расшалился.
Мальчишка стал бегать по горнице за котенком. Старался его поймать. Котенку это не нравилось. Он шипел и пытался улизнуть от мальчишки. Но тот проворно схватил его своими цепкими ручонками и начал засовывать ему в рот большущий кус хлеба. Котенку это совсем не понравилось. Он выпустил свои острые коготки, царапнул Святослава по руке и, оказавшись на свободе, опрометью кинулся вон.
Святослав заревел.
Ольга подхватила сына на руки. Укоризненно посмотрела на сенную девку: как же, мол, недоглядела — и принялась успокаивать мальчонку:
— Ну, чего ты?
— Я ему поесть… а он, — сквозь слезы жаловался малыш. — Вот смотли, мама… байт, — и он протянул Ольге оцарапанную ручонку.
Мать поцеловала ранку.
— Ну? — посмотрела она на сына. — Теперь не болит?
— Не байт, — сказал Святослав серьезно, а потом показал пальчиком на свою щечку и добавил: — Зесь байт.
Ольга улыбнулась, поцеловала сына в мокрую от слез щеку:
