– Да нет, ничего особенного!

– Помнишь нашу прогулку вдоль реки?

– Я уже говорил тебе – я все помню.

Флер едва не прижала руку к сердцу, которое вдруг подскочило.

– Мы чуть не поссорились тогда, потому что я сказала, что ненавижу людей за их тупую жестокость и желаю им свариться в собственном соку.

– Да, а я сказал, что мне жаль их. Ну и что же?

– Сдерживать себя глупо, – сказала Флер и сейчас же добавила: – Потому я и против классических школ. Там сдержанности учат.

– В светской жизни она может пригодиться, Флер, – и в глазах его мелькнула веселая искорка.

Флер прикусила губу. Ну ничего! Но она заставит его пожалеть об этих словах; и его раскаяние даст ей в руки хороший козырь.

– Я отлично знаю, что я выскочка, – сказала она, – меня во всеуслышание так назвали.

– Что?

– Ну да; был даже процесс по этому поводу.

– Кто посмел?..

– О дорогой мой, это дела давно минувшие. Но ты же не мог не знать Фрэнсис Уилмот, наверно...

Джон в ужасе отшатнулся.

– Флер, не могла же ты подумать, что я...

– Ну конечно. Почему бы нет?

И правда, козырь! Джон схватил ее за руку.

– Флер, скажи, что ты не думаешь, что я нарочно...

Флер пожала плечами.

– Мой милый, ты слишком долго жил среди дикарей.

Мы тут каждый день колем друг друга насмерть, и хоть бы что.

Он выпустил ее руку, и она взглянула на него из-под опущенных век.

– Я пошутила, Джон. Дикарей иногда не вредно подразнить. Parlons d'autre chore . Присмотрел ты себе место, где хозяйничать?

– Почти.

– Где?

– Около четырех миль от Уонсдона, на южной стороне холмов, ферма Грин-Хилл. Есть фрукты – несколько теплиц – и клочок пахотной земли.

– Так это, должно быть, недалеко оттуда, куда я повезу Кита, – на море, и только в пяти милях от Уонсдона. Нет, Джон, не пугайся. Мы пробудем там не больше трех недель.

– Пугаться? Напротив, я очень рад. Мы к тебе приедем. На Гудвудских скачках мы все равно встретимся.

– Я все думала... – Флер замолчала и украдкой взглянула на него. Ведь можем мы быть просто друзьями, правда?

Не поднимая головы, Джон ответил:

– Надеюсь.

Прояснись его лицо, прозвучи его голос искренне – как по-иному, насколько спокойнее билось бы ее сердце!

– Значит, все в порядке, – сказала она тихо. – Я с самого Аскота хотела сказать тебе это. Так оно и есть, так и будет; что-либо другое было бы глупо, правда? Век романтики миновал.

– Гм!

– Что ты хочешь выразить этим мало приятным звуком?

– Я считаю совершенно лишним рассуждать о том, что один век такой, другой – этакий. Человеческие чувства все равно не меняются.

– Ты в этом уверен? Такая жизнь, какую ведем мы, влияет на них. Ничто в мире не стоит дороже одной-двух пролитых слез, Джон. Это мне теперь ясно. Но я и забыла – ты ненавидишь цинизм. Расскажи мне про Энн. Ей еще не разонравилась Англия?

– Напротив. Она, видишь ли, чистая южанка, а Юг еще не стал современным, то есть, во всяком случае, в какой-то своей части. Больше всего ей нравится здесь трава, птицы и деревни. Она совсем не скучает по родине. И, конечно, увлечена верховой ездой.

– И английский язык она, вероятно, быстро усваивает?

В ответ на его удивленный взгляд лицо ее приняло самое невинное выражение.

– Мне хотелось бы, чтобы ты полюбила ее, – сказал он серьезно.