Сандра, желающая приобщиться к террору, хотя бы из третьих рук.

Рядом с ним раздался звук торопливых шагов, замедлившихся и приноровившихся к его темпу. Сим взглянул искоса — это был Эдвин, подбородок вздернут, кулаки в карманах пальто. Он слегка покачнулся и задел плечо Сима. Так они и пошли, плечо к плечу. Люди расступались перед ними. Сим свернул в закоулок, где держал свой фургон. Вместо того чтобы пройти пару шагов до усадьбы Спраусона, Эдвин пошел с ним. Сим открыл боковую дверь, и Эдвин безмолвно последовал за ним.

В маленькой гостиной за магазином было темновато. Сим подумал, не раздвинуть ли шторы, но решил, что не стоит.

Эдвин спросил едва ли не шепотом:

— С Рут все в порядке?

— Что ты имеешь в виду — «все в порядке»?

— Эдвина у своей сестры. Ты слышал, где сейчас Стэнхоуп?

— Говорят, сидит в своем клубе. Не знаю.

— Какая-то газета добралась до Софи.

— «Он разбил мое сердце», — говорит сестра террористки».

— Ты, кажется, переезжаешь?

— Торговый центр хочет купить дом.

— Цена приличная?

— Куда там. Дом снесут, чтобы освободить место для проезда. Ведут дело с размахом.

— А книги?

— На аукцион. Может, что-нибудь заработаю. Мы ненадолго стали знаменитостями. Докатились!

— Мы невиновны. Он сам так сказал. «Я должен заявить, что эти два джентльмена стали жертвой печального стечения обстоятельств».

— Мы не невиновны. Мы хуже, чем виновны. Мы смешны. Мы сделали ошибку, считая, что можно видеть сквозь кирпичную стену.

— Меня подбивают уволиться. Это несправедливо. Сим засмеялся.

— Мне хочется уехать к дочери, убраться отсюда к черту.

— В Канаду?

— В ссылку.

— Думаю, Сим, я напишу книгу обо всех этих событиях.

— Да, свободного времени у тебя теперь будет навалом.

— Я найду и перепроверю всех, кто имел какое-то отношение к этой гнусной истории, и раскопаю правду.

— Знаешь, он был прав. История — это вздор. История — это ничто, которое люди пишут ни о чем.

— А как же письмена акаши…[17]

— По крайней мере, я не собираюсь повторять своих ошибок и снова ворошить эту кучу. Никто никогда не узнает, что там было на самом деле. Слишком много людей, слишком много связей, хрупкие цепочки событий, рассыпающиеся под собственным весом. Эти прелестные существа — у них было все, все на свете: юность, красота, ум! Или жизнь в самом деле бессмысленна? Вопли о свободе и справедливости! Какая свобода? Какая справедливость? О господи!

— Не понимаю, при чем тут их красота.

— Они были осыпаны сокровищами, но повернулись к ним спиной. Сокровищами, принадлежавшими не только им, но и всем нам.

— Тихо!

— Что такое?

Эдвин поднял палец. Они услышали шум — кто-то теребил дверь магазина. Сим вскочил и бросился туда. Мистер Педигри как раз закрывал за собой дверь.

— Мы не работаем. Здравствуйте и до свидания.

Педигри такой прием, кажется, не смутил.

— Тогда почему дверь не заперта?

— Должна быть заперта.

— Но все-таки не заперта.

— Пожалуйста, уходите!

— Гудчайлд, вы не в таком положении, чтобы диктовать условия. Ну да, я знаю, это всего лишь следствие, не суд. Но нам кое-что известно, верно? Вы завладели принадлежащим мне предметом.

Эдвин протиснулся мимо Сима.

— Вы ведь осведомитель, не так ли? Это вы сделали, вы?

— Я не знаю, о чем вы говорите.

— Вот почему вы не остались…

— Я ушел, потому что мне не понравилась ваша компания.

— Вы приходили, чтобы включить жучок!

— Эдвин, какая разница? Тот человек из секретной службы…

— Я же сказал, что раскопаю правду!

— Ладно. Отдайте мне мой мяч. Вот он, на вашем столе. Я заплатил за него. Знаете, Мэтти был человеком честным.

— Одну минутку, Сим. Мы-то знаем, зачем он вам нужен. Снова захотели в тюрьму?

— Нам тут всем грозит тюрьма, разве нет? Откуда мне знать, может, я беседую с парой очень хитрых террористов, которые подставили тех девочек? Да, конечно, она… ничуть не лучше другой! Судья сказал, что вы невиновны, но нам, британской общественности, нам… как странно оказаться в ее рядах! — нам лучше знать, верно?

— Нет, Сим… позволь мне. Педигри, вы — грязная старая тварь, и с вами следует поскорее разделаться. Забирайте и уходите!

Мистер Педигри визгливо заржал.

— Вы думаете, мне нравится шататься по уборным и паркам в отчаянном желании… желании… Но я не хочу, я вынужден! Вынужден! Но только ради… нет, даже не ради этого, только ради ласки; и более того, ради одного прикосновения… У меня ушло шестьдесят лет, чтобы выяснить, чем я отличаюсь от других людей. Во мне живет ритм. Возможно, вы помните — или вы слишком молоды, чтобы это помнить, — когда было сказано, что во всех детях Божьих живет ритм? Мой ритм — волна. Вы не представляете себе, что значит жить такой жизнью, правда? Вы думаете, я хочу в тюрьму? Но всякий раз я чувствую, что время приходит, наползает на меня. Вы не знаете, что это такое — отчаянно желать не делать этого, и все же знать, что ты сделаешь, да, сделаешь! Предчувствовать развязку, ужасный кризис, катастрофу, все надвигающуюся, надвигающуюся, надвигающуюся… Знать это… Говорить себе, например, в пятницу — «Не буду, не буду, не буду» — и все равно осознавать с каким-то жутким изумлением, что в субботу ты сделаешь, да, сделаешь, ты будешь щупать их ширинки…

— Ради Бога, замолчите!

— Хуже того! Много лет назад доктор рассказал мне, до чего я в конце концов могу докатиться, что сделают со мной одержимость, страх и слабоумие… Чтобы утихомирить очередного ребенка… Похоже, я на грани слабоумия?

— Сдайтесь им сами. Вас положат в больницу.

— Но те-то сделали это в юном возрасте! Желание похитить ребенка… сколько бы