Я отложил в сторону листы и словарь, посмотрел на часы: стрелки показывали половину второго ночи. В горле пересохло; в середине рабочего вечера, часов в одиннадцать, я обычно пью чай. Поднявшись из-за стола, я поплыл через полумрак своей квартиры на кухню.
Вечерний чай для меня - целый ритуал, который, помимо всего остального, дает мне возможность минут на двадцать забыть о таинствах устройства стиральных машин и пенях за срыв поставок куриных окорочков.
Воду я грею на газовой плите. Чайник у меня под стать квартире - тоже старый, невероятно уютный - красный с белыми горошинками, эмалированный, с широким носиком, на который, прежде чем ставить на огонь, нужно водрузить блестящий свисток. Чтобы снимать его с плиты и поднимать крышку, есть особая стеганая кухонная рукавица - такая же красная. Чайные листья зачерпываю из бумажного пакета серебряной ложечкой с закрученной в спираль ручкой и ссыпаю их в еще давным-давно привезенный кем-то из Ташкента темно- синий фарфоровый заварочный чайник ручной работы.
Положить две ложки рубленых листьев в вымытый и вытертый досуха чайник, залить их кипятком, прикрыть крышкой и терпеливо ждать долгие пять минут. Из-под крышки и из носика начинает выходить благоуханный пар, он дразнит, но спешить нельзя: чай еще не настоялся.
Обычно я скрашиваю ожидание, листая купленные днем газеты, но сегодня все было по- другому. По привычке раскрыв уже вчерашние «Известия», я механически уставился на одну из статей, но напечатанные мелким газетным шрифтом буквы не могли удержать взгляд; он соскальзывал и запутывался между строчками. Вчитаться не удавалось; смысл заметки заслоняли призрачные переплетения ветвей и лиан той сельвы, сквозь которую пробирался отряд Васко де Агилара, Херонимо Нуньеса де Бальбоа и самого безымянного рассказчика, описавшего их поход. Через несколько минут я поймал себя на том, что окоченело смотрю в пространство между заголовком и фотографией к материалу о грандиозном цунами в Юго- Восточной Азии. Без особого любопытства я проглядел статью и сложил газету.
Намного больше меня занимало то, почему человек, обладавший этим странным текстом, отдал его в банальную переводческую контору. За все годы моей работы в этом бюро мне ни разу не попадалось ничего подобного; насколько я понимал, книгами вроде этой занимаются совсем другие люди… Наверняка какие-нибудь доценты, высасывающие свои докторские диссертации из очередного досконально изученного эпизода завоевательной экспедиции Кортеса. Вряд ли такие издания вообще покидают пределы архивов академических библиотек, где хранятся под стеклом в особом микроклимате. Можно, конечно, допустить, что некоторые окажутся затеряны на складах частных букинистических магазинов, где их посчастливится найти некоему коллекционеру… Но если у такого коллекционера хватит средств, чтобы приобрести похожую книгу, к чему ему отдавать ее в руки неизвестных переводчиков, которые могут потерять или повредить бесценное издание? Почему не пригласить одного из тех самых университетских доцентов к себе домой, чтобы там, со всем возможным почтением переворачивая хрупкие старые страницы, он не просто переводил их, но и снабжал необходимыми комментариями? Зачем доверять такое дело профану?
И уж совсем неясно, как мог этот гипотетический коллекционер безжалостно расчленить такой экземпляр. Уж не преувеличивал ли я его ценность? Или обладатель книги приобрел ее уже в таком виде? А может, он просто не хотел, чтобы весь том сразу оказался в руках слишком любопытного читателя?
Чай наконец заварился; процедив его сквозь ситечко в мою любимую кружку, сделанную в виде кувшина с узким горлышком (так медленнее остывает), я поспешно вернулся в комнату, где под палящим светом настольной лампы покачивался в скрипучем кожаном седле так пока и не представившийся мне благородный сеньор, с достоинством дожидаясь, пока я закончу свои дела и снова присоединюсь к нему, чтобы дослушать его рассказ.
