– МГУ. Филфак.

– Французский?

– Французский у него второй. Первый английский. Хотя французский тоже ничего. Немного слишком академичный, правда.

– Это не беда. С практикой разговорный быстро наладится, – посчитал необходимым сказать свое слово Минаев.

– А что беда? – внезапно бросил Ахаян, как будто почувствовав в предыдущей фразе своего подчиненного какой-то скрытый подтекст.

– Да... ничего не беда. Парень он вроде толковый. Дисциплинированный. Сообразительный – схватывает все быстро, хорошо. И... в личном плане тоже... никаких нареканий. Пока.

– Но... – протянул Ахаян.

– Что «но»? – не понял Минаев.

– Это же ты, по-моему, хотел сказать: «Парень он вроде ничего, но...» Да?

– Да нет, – с недоуменным выражением лица пожал плечами Минаев, но, заметив на губах своего шефа едва заметную и не совсем для него понятную улыбку, поспешил добавить: – Нет, конечно, как и у каждого, у него тоже есть свои, так сказать... как бы это лучше...

– Странности, – подсказал Ахаян.

– Ну не то чтобы странности... – Минаев не знал, как выразить то, что он сам еще не мог достаточно четко и ясно для себя определить, и тем более не был уверен, нужно ли все это вообще каким-либо образом выражать, но, сказав «а», нужно было переходить к следующей по порядку букве алфавита. – Ну вот, к примеру, он музыку любит.

– Ну и что? – поднял брови Василий Иванович. – Это плохо?

– Да нет, это не плохо. Но надо же какую-то меру. А то все с извращениями. Заведет иной раз в кабинете. Часа на два, а то и на все три. Остальные ребята в вой: сколько можно. А он: вы, дескать, ничего не понимаете, а эта музыка ведет к высшему просветлению разума. Во как – ни больше ни меньше.

– А что он заводит?

– Ну... Бетховена там... Нет, не Бетховена, а этого... Гайнд... э-э... – Минаев вопросительно посмотрел на Бутко.

– Генделя, – подавляя улыбку, ответил тот.

Минаев перевел взгляд на тоже, и уже более открыто, улыбающегося Ахаяна. – Нет, конечно, в этом ничего, в общем-то, как говорится, особенного. У каждого свои причуды. Просто как-то все это... ну не совсем в традиции, что ли. Мы же все-таки народ как бы не консерваторской закваски. И направленности. Ну ведь так, Василий Иваныч? – получив вместо ответа жест несколько неопределенного характера, Минаев решил продолжить разъяснение своей позиции. – Нет, конечно, для общей эрудиции все это прекрасно. Мало ли какие ситуации бывают. Всегда хорошо, когда человек умеет на любые темы разговор поддержать...

На самой середине разъяснений дверь в кабинет бесшумно, и, может быть, именно поэтому достаточно внезапно, открылась, и с порога послышалось бодрое: «Разрешите?»

Олег Иванов молча стоял перед конклавом начальников, только что закончивших слушать его, на этот раз устный доклад о проведенной им несколько часов назад встрече. Ему было немного не по себе. И не оттого даже, что он не любил лишний раз, без надобности, мозолить глаза начальству, тем более когда уровень звездности этого начальства повышался по отношению к уже привычному. Он довольно неловко чувствовал себя в этой ситуации потому, что хоть и не совсем осознанно, но достаточно отчетливо ощущал почему-то, что несет какую-то личную персональную ответственность за тот неприятный и грозящий еще бог весть какими последствиями оборот, который начинали принимать события, вследствие полученной им не так давно информации. В конечном итоге это ведь был его агент, пусть и не завербованный им лично, а только лишь переданный ему на связь – по наследству, но его. И он отвечает перед теми, кто доверился ему и послал его сюда, на эту работу, за все слова и поступки своих негласных помощников, как бы нелепы ни были первые и непредсказуемы вторые.

– Это все, что вы можете нам сообщить? – после небольшой паузы спросил Ахаян.

– Все, – пожал плечами Иванов.

– Та-ак. – Ахаян, чуть прищурив глаза, пристально и, как могло показаться со стороны, довольно строго оглядел его с ног до головы. – А почему вы во время встречи не использовали звукозаписывающую аппаратуру?

– Потому что я ее с собой не брал.

– Почему же вы ее с собой не брали?

Иванов бросил мимолетный взгляд на своих непосредственных начальников:

– Я думал...

– Что вы думали?

– Виноват, товарищ полковник, не предусмотрел, – опустил глаза Олег.

– Кто ж знал, Василий Иваныч, что этот «Мармон» нам такое выдаст, – посопев, вступился за подчиненного Минаев. – На предыдущих встречах он только и делал, что официальный мидовский «Вестник» добросовестно пересказывал. Да икорку просил. Да ляржан[14], за дом заплатить. Мы уж от него ничего путного и не ждали.

– А он вам возьми, да и принеси.

– Закон подлости. Здесь уж, как говорится, не угадаешь, – слегка ворчливым голосом попытался оправдать и себя, и Иванова, а заодно уж сразу и всех остальных своих подчиненных Минаев. – А на каждую встречу аппаратуру таскать – это дело такое... чреватое. С ней, не дай бог, возьмут, все – уже не отвертишься.

– Я знаю, что будет, если с ней возьмут, – выразительно произнес Ахаян. В его голосе снова зазвучали металлические нотки. – Так, может, давай ее сразу всю под пресс? А? Чего мы вообще технику эту изобретаем, модернизируем. Только деньги на ветер. – Внимательно, по очереди, оглядев всех присутствующих, Василий Иванович с некоторым удовлетворением отметил эффект своей воспитательной нотации. Теперь уже не только один Иванов, а и оба других сидящих перед ним участника этой мизансцены, нахмурившись, потупили свой взор. Первым, поднявшим опять глаза, был, как ни странно, самый молодой из участников, замерший в некотором подобии строевой стойки. Обращаясь уже непосредственно к нему, Ахаян немного смягчил тон. – Ладно. Ты скажи-ка мне лучше, какое у тебя в целом, вообще, впечатление об этом...

– «Мармоне»? – подсказал Иванов.

– «Мормоне». Чего вы, кстати, псевдоним-то такой ему дали? Он что, сектант, что ли, какой? На многоженца[15] вроде не тянет. Судя по...

– Да нет, не «мормон», а «Мармон». Мармон – это маршал такой был, – подал голос Бутко. – Наполеоновский. Тот, который нам в свое время Париж сдал. В тысяча восемьсот пятнадцатом.

– А при чем здесь маршал? – проигнорировав реплику с места, Ахаян адресовал свой вопрос прежнему объекту.

Бутко, увидев, что проявленная им эрудиция вызвала реакцию несколько противоположную ожидаемой, и поняв, что в данном случае встревая в разговор, он совершил маленькую оплошность, слегка прикусил губу.

– Этот псевдоним дал ему Воскобойников, – начал объяснять Иванов. – Борель, он любит при случае похвастаться, что Мармон... ну, маршал... приходится ему якобы чуть ли не каким-то там прямым предком. Но так как тот у соотечественников пользовался дурной славой предателя...

– О чем свидетельствует тот факт, – в унисон ему продолжил Ахаян, – что он единственный из наполеоновских маршалов, чьим именем не назван ни один парижский бульвар. Все здесь увековечены, – он говорил это, почему-то глядя именно на Бутко, – и Даву... и Бертье... и Ней... и Сульт...

– И Ланн, – подхватил Минаев.

– И Ланн, – подтвердил Ахаян. – А вот Мармона нет. – Он сделал Иванову приглашающий жест.

Иванов продолжил:

– Наверно, именно поэтому его отпрыски, по словам Бореля, предпочли со временем отказаться от этой