благополучия в нищей сибирской области, где угольщики не видели зарплату месяцами, а колхозники — годами.

Конечно, Извольский был не сахар. Черяга навсегда запомнил историю, которая случилась с ним месяца через полтора после начала работы. Все началось со втыка за несанкционированное директором распоряжение (Черяга без ведома Сляба накопал компромат на заместителя губернатора) и очень быстро переросло в грандиозную выволочку с матом, топтанием ногами и стучанием кулаком по столу. Черяга сначала пытался оправдываться, а потом взбесился и начал орать не хуже директора. В какой-то момент в руках разъяренного Извольского оказался пистолет, и он попытался этим пистолетом ударить Черягу в висок.

Сляб — прямоугольный стальной брус, используемый в черной металлургии для дальнейшего передела и изготовления из него проката.

Кончилось тем, что Денис, растрепанный и взбешенный, выскочил из кабинета директора и ссыпался вниз по лестнице. Спешно накатав заявление об увольнении по собственному желанию, Денис бросил листок секретарше, поймал такси и уехал в аэропорт. Ему повезло — самолет в Москву улетал через полчаса. Билетов в кассе уже не было, но Дениса узнали и выдали ему билет из директорской брони.

Денис сидел в самолете, глядя на летное поле, по которому ветер перекатывал степные колючки, и давился слезами. Больше всего его бесила абсолютная немотивированность агрессии Извольского: его пропесочили и только что через мясорубку не пропустили ну совершенно ни за что.

Было ужасно обидно. В голове словно захлопнулась дверца, и последние полтора месяца жизни виделись уже как какой-то несбыточный, случайный карнавал. В карнавале участвовали — черная «ауди» с подобострастным шофером, секретарша и собственный роскошный, дубом отделанный кабинет, шикарная трехкомнатная квартира в Ахтарске и быстро растущий особняк в элитной Сосновке, в полукилометре от дачи самого Извольского. Особняк уже покрыли темно-красной черепицей, и еще вчера утром Черяга обсуждал с прорабом стройки, какого цвета должен быть кафель в ванной и что лучше вешать на окна в стометровой гостиной — жалюзи или портьеры…

Как ни странно, жалости по всей этой сказке, — а для вчера еще нищего следователя и кабинет, и секретарша, и усадьба были сказкой, — не было. Жалко было другое: Черяга уже ощутил себя человеком, который делает большое и нужное дело. Он был полководцем маленькой, но эффективной армии, защищавшей ахтарское княжество от набегов враждебных половцев, губернаторов и федеральных властей. И вдруг оказалось, что полководец в глазах хана Извольского стоит не больше ломаного гроша. И когда еще в самом начале разговора Черяга сказал, что может и уволиться, Извольский улыбнулся презрительно. «Подумаешь, — сказал он, — один попугай сдох — другого купим».

И еще было очень жалко мать. Матери было шестьдесят пять лет, и шестьдесят четыре с половиной из них она прожила в соседнем Чернореченске — маленьком угольном городке, где родился и вырос и откуда уехал в Москву Денис. Дочка ссыльного поселенца, все, что она видела с девяти лет, — это работа на военном заводе, замужество, вечно пьяный муж-шахтер, оставивший ее вдовой в тридцать семь лет, ранние хвори и, шесть месяцев назад, нелепая смерть младшего сына, выбившегося в бригадиры местной группировки, чей глава был вскоре убит не без участия Дениса Черяги. Теперь мать лечилась в Израиле, выбранном за изобилие русскоговорящих врачей, и должна была вернуться в Россию через четыре дня. Было очень горько думать, что матери придется возвращаться не в новый светлый особняк, которого она никогда не видела, а в старенькую халупу на окраине Черноре-ченска, без канализации и с матерящимися соседями.

Все сроки вылета прошли, а самолет все не выруливал и не выруливал к полосе. Пассажиры, наученные горьким опытом, перешептывались — вчерашний рейс этого самого самолета был отменен из-за технической неисправности, оттого и набилось столько людей. Наконец, через сорок минут ожидания, на аэродроме появился хорошо знакомый Денису темно-зеленый внедорожник в сопровождении «БМВ».

На взлетную полосу снова выкатился трап, из внедорожника высадился Извольский и пошел к самолету. Денис опустил голову и забился покрепче в угол. Спустя минуту тяжелая рука гендиректора легла Черяге на плечо.

— Пошумели и хватит, — сказал Извольский, — с вещами на выход.

— Никуда я не пойду, — огрызнулся Черяга, — а заявление мое у тебя на столе.

— Подтереться ты можешь своим заявлением, — добродушно сказал Сляб, — пошли, разговор есть.

Все пассажиры первого салона, прилежно вытаращив глаза, слушали диалог ахтарского хана с его подчиненным. Денис понял, что выглядит глупо, спустился из самолета и сел в машину Извольского.

Только на следующий день до Дениса дошло, что его элементарно проверяли. Извольскому совершенно не нужен был человек, который в ответ на беспричинное хамство утрется, напудрит оставленные на душе синяки и с усердием примется хаму служить — за квартиру, шофера и секретаршу.

Рванувшись в Москву, Денис прошел последний тест. Буквально на следующий же день Извольский наконец начал планомерно и методично натаскивать его, посвящая в те правила поведения в финансовом лабиринте, которые были ведомы только ближайшим соратникам. Впрочем, до конца всех ходов лабиринта не знал никто, кроме Извольского. Подобно начальнику тайной службы, который один помнит все имена нигде не обозначенных агентов, Извольский никогда и ни с кем не делился сокровенным знанием о круговороте заводских денег. Отдельные доверенные лица надзирали лишь за маленькими участками финансового потока, и Извольский тщательно культивировал их взаимное соперничество и доносы.

Вячеслав Извольский исходил из того, что любой человек, имеющий право самостоятельно распоряжаться деньгами АМК, непременно положит их себе в карман. И для того, чтобы этого не произошло, следовало лишить кого бы то ни было права распоряжаться этими деньгами в объеме, превышающем стоимость закупленной для офиса коробки канцелярских скрепок.

Одним из первых уроков финансового ликбеза, полученных Черягой, был следующий. Директор выложил перед ним на стол лист, вычерчивающий дикую схему взаимоотношений двух карманных банков, вексельного центра «Металлург», и еще полутора десятка фирм с разнообразными суффиксами, и когда у Черяги глаза полезли на лоб, спокойно объяснил:

— Все эти фирмы делятся на два рода: заводские и чужие.

Заводские фирмы были те, которые принадлежали лично или через подставных лиц Извольскому и предназначены были для минимизации налогов и сведения с ума непосвященных. «Чужие» фирмы выполняли другую задачу — то были маленькие ручейки, орошавшие частные огороды всяческих шишек. Например, фирма «Желдорсталь» принадлежала начальнику местной железной дороги и занималась оплатой железнодорожных счетов комбината, получая за это прокат со скидкой десять процентов. Что же касается «Ахтарск-контракта», то эта фирмочка была одной из тех, что подкармливала непосредственно областное начальство, о чем мог догадаться каждый, знавший, что Коля Заславский — племянник первого