— Вовсе нет. Мы не собираемся следовать этой схеме. Их десяток. Я рассказал вам только одну, и, согласитесь, в ней нет ни одной строчки, которую ваш банк мог бы оспорить в суде. Вся проблема упирается в то, что если вы не платите семьсот миллионов, то вы теряете контрольный пакет акций, а если вы платите семьсот миллионов, то вы теряете семьсот миллионов. Вы не маленький мальчик, и вы прекрасно понимаете, что в России существует тысяча и один способ потерять чужие семьсот миллионов, если они лежат в вашем банке. Вы сами этим неоднократно и успешно занимались. Если у вас есть лишние семьсот миллионов — валяйте. Но мне почему-то кажется, что у вас нет лишних семисот миллионов. Вы всегда специализировались на том, что покупали предприятия за гроши, Вы даже Ачуйский нефтеперерабатывающий завод купили на залоговом аукционе за пятьдесят миллионов долларов, хотя директор завода инвестировал за тот год в реконструкцию завода двести семьдесят миллионов долларов. Все дело в том, что у нас есть семьсот миллионов долларов для покупки акций, а у вас есть только благосклонность правительства и дыра в балансе.

— За сим, — Черяга встал, щелкнул каблуками, — честь имею представить вам проспект эмиссии и откланяться.

И Черяга, не оборачиваясь, пошел к выходу из переговорной.

Банкир тоже встал.

— Кстати, Денис Федорович, — бросил он, уже не сдерживаясь, — вы не помните, что там случилось с директором Ачуйского НПЗ, который пытался протестовать против продажи акций? Он пошел купаться и утонул…

Вернувшись в банк, Арбатов немедленно вызвал к себе Лучкова. Едва войдя в огромный кабинет шефа, Иннокентий Михайлович понял, что встреча с Черягой кончилась как нельзя гаже.

Арбатов был слегка бледен, зрачки серых глаз немного сдвинулись к переносице — признак, который обычно вводил работников банка в состояние шока. Все знали, что к такому шефу лучше не подходить — как лучше не подходить к голодному и рассерженному удаву.

Арбатов быстро, за пять минут, пересказал Луч-кову предложение Черяги.

— Мы идиоты! — сказал Арбатов. — Твой Неклясов — трижды идиот! Мы купились, как фраера! Мы решили, что Извольский будет банкротить завод, потому что это раз плюнуть — обанкротить завод, и потому что этот долбоед Черяга учился на арбитражного управляющего. Мы договорились с Дубновым, что он прикроет нас от банкротства, а Сляб никогда не собирался банкротить завод! Мы даже не подумали об эмиссии! То есть об эмиссии на такую сумму!

— И это абсолютно законно? — уточнил шеф безопасности, слабо рубивший в акционерных вопросах.

— Абсолютно. Эти акции есть в Уставе и у совета директоров есть полномочия объявить о дополнительной эмиссии. Извольский сделал себе самый авторитарный устав, который только возможен по нашему законодательству.

— И мы не можем сказать, что это ущемление прав акционеров?

— Ущемление — это когда дополнительную эмиссию распределяют между своими фирмами по копейке за рубль. А они нам предлагают акции купить.

— И мы не можем этого сделать?

— Если очень хотим потерять семьсот лимонов — пожалуйста.

Лучков внезапно испытал огромное облегчение. Это была грязная история, за которую он — ссученный гэбэшник — никогда бы по доброй воле не взялся. Она уже нанесла ущерб репутации банка. Двести тысяч долларов Лучков потратил только на то, чтобы не допустить в газетах публикаций, впрямую обвинявших один из крупнейших банков России в мошенничестве и заказных убийствах. Своего он достиг — в умах широкой публики беды AMК были прочно связаны с именами долголаптевских. Но стоила ли овчинка выделки?

— Значит, отбой? — спросил Лучков. Арбатов глядел на своего зама рыбьими холодными глазами.

— В каком смысле отбой? — сказал Арбатов. От тона его Лучкова продрало холодом, словно Иннокентий Михайлович заглянул в морозильник с трупами. — Что ты предлагаешь? Чтобы все знали, что меня, Сашу Арбатова, кинул какой-то сибирский валенок? Чтобы все знали, что у какой-то вонючей промплощадки больше денег, чем у моего банка? Они на что покусились, а? Где в России деньги? В Москве или в их гребаном Ахтарске?

Банкир почти визжал. Схватил со стола пластиковую бутылку с водой, отхлебнул прямо из горлышка, и уставился бледными серыми глазами на Лучкова.

— Но что мы можем сделать? — растерянно спросил Иннокентий Михайлович.

— Мы подадим жалобу в ФКЦБ «Федеральная комиссия по ценным бумагам и биржам.».

— Но она же не удовлетворит жалобу!

— Плевать. Она ее рассматривать будет два месяца, а если побольше заплатить, то и три. За эти два месяца совет директоров должен пересмотреть свое решение по поводу эмиссии.

Ладони Лучкова слегка вспотели.

— Чтобы это сделать, нужно как минимум убрать генерального директора.

— Нужно убрать двоих, — ответил банкир, — Извольского и Черягу. Тогда исполняющим обязанности останется Федякин. А это наш человек.

— Это невозможно. Я просчитывал варианты. Он никуда не выходит. Он парализован, сидит дома и даже на заводе не показывается. Это было невозможно даже в Москве. Это тем более невозможно в Ахтарске!

— Его охраняет Калягин, а Калягин кое-кому должен, — ответил банкир.

Иннокентий Лучков вернулся в свой кабинет в препоганейшем настроении. От расстройства чувств он грубо отодрал в комнате отдыха собственную секретаршу, а потом прогнал ее прочь и вернулся в кабинет, с бутылкой коньяка в правой руке и с рубашкой, выбивающейся поверх полурасстегнутых брюк.