веревки, с которых свисали сохнущие майки и тренировочные штаны. Несмотря на ощутимый холод, в нос Брелеру шибанул запах пота от пятидесяти скученных на небольшом пятачке тел. Брелер остраненно подумал, что кто-то из этих ребят вполне может оказаться его крестниками. В годы работы в милиции у Брелера была хорошая раскрываемость: он брезговал вешать с помощью пыток чужие преступления на непричастных к ним пьяниц, но тех, в чьей виновности был убежден, колол беспощадно. Впрочем, есть в камере или нет его знакомые, — это не имеет значения. Минимум через час «малява» оповестит смотрящего, кто заехал на его хату.

Юра Брелер мог считать себя мертвецом. Слишком многие хотели его смерти. Коваль, в интересах банка «Ивеко», потому что показания мертвого Брелера легче опровергнуть, чем показания Брелера живого — это раз. Ирокез, сунженский авторитет, прозванный так за первобытную, индейскую жестокость, — именно его ментовские завязки развязал Брелер два месяца назад.

И хотя власть восприняла эту историю исключительно в том смысле, что вот-де замазали ментовское начальство, Брелер знал, что у самого Ирокеза тоже были крупные неприятности, потому что братва обернула историю ровно наоборот: получалось, это Ирокез ссучился и по заказу дружественных ментов пришил мешавшего им авторитета. Ирокез — это два. Было еще и три, и четыре — эти были настроены не так непримиримо, как Ирокез. Их устроило бы, возможно, если бы Юрку Брелера просто опустили, и он ушел бы в зону отбывать пятилетний срок — или сколько там ему дадут за соучастие в хищении миллиарда долларов — пробитым петухом. Но вот самого Брелера этот вариант категорически не устраивал. Он давно обдумал его и решил, что в этом случае — и сам умрет, и с собой возьмет, сколько можно.

В принципе Брелер был совсем не то же самое, что бывший мент, в уголовном мире Сунжи он пользовался определенным весом, стрелки ему забивали, как своему. Но Ирокез и Коваль — это слишком много для одного человека, которого ненавидят и ментовка, и областная администрация.

Дело было в четверг — Брелер точно знал, что не доживет до воскресенья. Конечно, он мог бы в коридоре устроить истерику, кричать, чтобы его перевели в одиночку, — но какой смысл? Брелер был твердо уверен, что Черяга и Калягин просто сдали его. Они добыли из него все показания, какие надо, и разменялись им с администрацией. А губернатору Дубнову жутко хочется услышать на каком-нибудь благотворительном приеме от наклонившегося к нему генерала:

«А Юрка— то Брелер, помните? Под шконку загнали… Машенькой сделали…» Брелеру просто не пришло в голову, что происходящее с ним -следствие глупости отдельно взятого полковника, вернувшегося из отпуска на два дня раньше срока.

Юрий молча стоял у порога с узелком вещей, не шевелясь и не здороваясь по блатным обычаям. Сначала на него не обратили внимания; потом с одной из нижних шконок у окна спрыгнул жилистый, как обезьяна, парень.

— Что, парень, первоход? — спросил он. — Как звать-то?

— Юрий Брелер.

— Чем на воле занимался?

— Поди у смотрящего спроси, — ответил Брелер, — он расскажет.

Парень растерянно сморгнул, а Брелер прошел мимо него, как мимо столба, и лег на одну из нижних шконок. Откуда-то выметнулся полный, похожий на кирпич в штанах мужик:

— Эй! Ты куда мою шконку занял? Жилистый пристяжной, пытавший у Брелера его имя, неожиданно остановил парня:

— Погоди, Репей. Не видишь — избит человек. Еще выяснить надо, что за человек…

Брелер отлеживался до вечера. К нему несколько раз подходили, кто-то свешивался с верхних нар, дышал в лицо табаком, — однако не сгоняли, за плечо не трясли. Вечером, когда стали развозить баланду, Брелер не притронулся к миске, а вынул из узелка толстый домашний пирог, завернутый в полиэтилен. Пирог спекла жена Калягина, и ему пошел уже второй день. Брелер отломил себе изрядный ломоть пирога, а остальное отдал соседям.

— Ты бы себе чего оставил, — сказал сосед.

— Вряд ли он мне еще понадобится, — ответил Юра. Он едва кончил есть, когда перед ним возник давешний жилистый парень.

— Пошли, — сказал он, — с тобой поговорить хотят.

Брелер неторопливо отряхнул крошки с брюк, встал и пошел. Смотрящий камеры со своей свитой ждал его у окна. Несмотря на прохладу, тренировочная куртка на смотрящем была расстегнута, и Брелер увидел поверх майки две восьмиконечных звезды и верхушку выколотого на груди креста. По этим звездам и седой, с залысинами голове смотрящего Брелер и признал его. Это был Барсук, авторитетный бродяга, из старых воров. В ментовскую свою пору Брелер никогда с Барсуком не встречался, а вот на стрелке как-то пришлось перетирать вопрос. Брелер даже знал, за что Барсука взяли: его кололи на предмет участия в вооруженном налете на обменный пункт.

— Ну здравствуй, Юра, — сказал смотрящий.

— Здравствуй, Барсук.

— Что ж ты так, в дом заходишь, не здороваешься, к старым друзьям не идешь?

— Вы меня позвали — я пришел.

— Загордился ты, Юра, в своей Москве. Правда, что ты комбинат на миллиард кинул?

— Не правда, — сказал Брелер. — Миллионов на восемьсот. По нынешним ценам.

Смотрящий заулыбался, повернулся к свите.

— Вот, — сказал он, — ребятки, учитесь, как дела делать. А тут триста штук тебе шьют, и пятнадцать лет светит…

И тут же глаза его опять вонзились в Брелера.

— А что, — сказал он, — давно ты Ирокеза в последний раз видел?

— Давно, — ответил Брелер, — а вот венок он мне посылал. Похоронный. Месяца два назад.