5 апреля, среда

Гости образовались как-то самостийно. Сначала объявилась Настя, которую наконец выписали из больницы, и она рвалась познакомиться с Сонечкой. На хвосте у нее оказался никуда теперь ее одну не отпускающий Альберто. Лена пыталась пригласить их на послезавтра, когда должен был вернуться Дорин, но Настя сказала, что одно другому не мешает, она с удовольствием придет еще и послезавтра, и вообще сегодня собралась общаться не с Андреем, а с их дочерью. После таких слов отказать стало невозможно, и Лена согласилась, перенеся визит с шести на семь и тем самым выторговав себе лишний час на подготовку.

Поэтому когда позвонил Брайловский и начал разоряться на тему, что его любимой Сонечке уже почти месяц, а дядя Гриша ее ни разу еще не потискал, Лена решила собрать всех вместе и тоже пригласила его на семь.

Следующие два часа были заняты беготней в магазин и готовкой. Вера Васильевна взяла на себя Сонечку, накормив ее сцеженным молоком, – у Лены, по счастью, его было много, хотя все пугали ее, что при первых родах в таком возрасте, да еще семимесячных, да еще кесарево, молока не должно быть совсем. Но оно было, чем Андреевская страшно гордилась.

Дорин пока не звонил. В магазин, расположенный в их же доме, она бегала с мобильником, но он, слава Богу, помалкивал. Вера Васильевна, накормив и уложив Сонечку, пришла помочь Лене – в четыре руки дело у них пошло совсем весело и к приходу гостей все было убрано, помыто, застелено, расставлено, очищено, сварено, поджарено и порезано. Оставалось только добавить зелень, майонез и подать на стол.

Когда раздался первый звонок в дверь, Лена, поскольку ожидались только свои, побежала открывать прямо в фартуке, который надела, чтобы не испачкать белую блузку с кружевным жабо. Блузка не была любимой ни для нее, ни для Андрея, но очень подходила для такой вечеринки – полудомашней- полусветской.

Андреевская была уверена, что первыми появятся Настя с итальянцем, открыла дверь, не взглянув в глазок, поэтому удивилась, увидев на пороге Брайловского, а за ним еще одного мужчину, которого сначала не узнала.

– Простите, Елена Сергеевна, – сказал мужчина, – за незваное вторжение. Давно не виделись. Я так, только на пять минут, и побегу своей дорогой. Пустите? Тем более у меня к вам дело небольшое.

Только сейчас Андреевская поняла, что перед ней депутат Леха Красногорский.

– Конечно, конечно, – заулыбалась она, незаметно давая Гришке тычка под ребра, – проходите.

– Останешься здесь, – жестко сказал Пивоваров огромному мужику, который стоял за лифтом, поэтому Лена его сразу и не заметила.

– Не положено, – пробасил мужик, но депутат уже захлопнул дверь перед его носом.

– Вы, слава Богу, знакомы, – заискивающе заулыбался Брайловский, потирая ушибленные ребра, – а то я иду и не знаю, как быть? Алексей Викторович очень хотел с тобой повидаться.

Гришка за спиной Красногорского развел руками, как бы говоря: «Ну и что я мог сделать?»

– Проходите в гостиную, – пригласила Лена, – я сейчас переоденусь и присоединюсь к вашей компании. Там на столе напитки и бутерброды.

Она побежала на кухню, сняла фартук и начала перемешивать в кастрюльке салат, но была изгнана Верой Васильевной со словами:

– Иди, иди, милка, я тут сама…

Андреевская заскочила в ванную, оглядела себя в зеркале, чуть-чуть подкрасила губы. «Может, переодеться? – подумала она. – Все-таки депутат, хоть и бандит…» В последнее она верила с трудом, мало ли что люди говорят. «Да нет, обойдется. Какое у него ко мне, интересно, дело?»

Раздался очередной звонок, и она направилась в коридор, принимать новых гостей. Они расцеловались с Настей, Альберто церемонно приложился к Лениной руке, и в это время заплакала Сонечка. И вновь прибывшие и расположившиеся в кабинете гости одновременно попытались проникнуть в детскую, но были остановлены Андреевской на дальних подступах. Она обещала после кормления вынести Сонечку к гостям.

Когда Лена появилась в гостиной через пятнадцать минут, пока одна, без дочери, нужно же было проверить, не закурил ли кто-нибудь, там шел жаркий спор. Депутат Леха стоял у книжного шкафа, куда переехала та часть библиотеки Игоря, которая не поместилась в кабинете, и, тыча пальцами в корешки, кричал:

– Ты вот читать умеешь? Тут написано «Русская историческая библиография». А вот тут – «Русский биографический словарь». А это – «Русская энциклопедия». Понимаешь, мы с тобой в России, и нас должно интересовать – русское. А иначе грош нам цена.

– Да вы понимаете сами, что говорите? – наскакивала на него Настя, размахивая длинными руками. – Русская культура, как и любая другая, наполовину создана иностранцами. Даль был из датчан, Пушкин – эфиопом, Лермонтов – шотландцем, Фонвизин – немцем. Самый полный этимологический словарь русского языка составлен немцем Фасмером, а шедевр российской полиграфии «Византийские эмали» напечатан во Франкфурте-на-Майне. Точно так же Набоков, Шагал и Кандинский, будучи крупнейшими представителями американской, французской и немецкой культуры соответственно, не перестают быть русскими.

Она заметила Лену, подошла к ней и спросила совершенно спокойно:

– Кормить будут? А то мы с Альберто сегодня целый день визиты наносим и кофе пьем, а натура требует чего-нибудь посущественней.

Бедный итальянец сидел в стороне, переводя глаза с одного на другого и явно не понимая, что происходит. Брайловский стоял у красивой ампирной горки и разглядывал фигурки Императорского фарфорового завода, которые Лена недавно начала собирать и за год насобирала целых две.

– Где Сонечка? – обратился он к Андреевской. – Мы не затем сюда пришли, чтобы выслушивать всю эту галиматью, а чтобы ребенка посюськать.

– Ребенок, это хорошо, – мрачно сказал Пивоваров, – но вы мне ответьте, интеллигенция любимая, почему все время надо унижать Россию? Почему в ваших устах русские – обязательно дебилы, а немцы – умные? Что это за мода унижать свою страну, свой народ? У вас тут курят?

– Курить – на лестницу, – строго сказала Лена.

«Где же Дорин? – мелькнуло у нее в голове. – Давно пора ему отзвонить и доложиться».

Дверь открылась, и на пороге появилась Вера Васильевна с Сонечкой на руках. Девочка глядела на всех чуть выпученными глазенками, и трудно было понять, чью сторону в споре она поддерживает. Все, кроме Пивоварова, повскакали с мест и начали кружиться вокруг ребенка, строя ей «козу», щекотя пальцами животик и издавая тот набор бессмысленных звуков, с помощью которых любой взрослый пытается поиграть с чужим маленьким ребенком. Больше всех старались Настя и Брайловский. Альберто, закончив шевелить пальцами возле Сонечкиного живота, отступил на шаг и теперь с нескрываемым интересом следил за своей amicой.

– Я, наша партия, считаем, – вдруг затянул из своего угла депутат, – что все русское должно принадлежать русским. Вот ты, – он обратился к Гришке, – ты, хоть и еврей, ты – правильный, настоящий русский еврей. Я знаю, что ты разыскиваешь за границей и ввозишь сюда шедевры русского искусства, которые по тем или иным причинам там оказались. Я знаю, что этим занимаешься не только ты, многие, но у тебя это получается особенно успешно. За что тебе большая благодарность от всех истинно русских людей.

Он протянул Гришке руку, и тот, явно не понимая, похвалили его сейчас или предупредили о последствиях, пожал ее.

– И вот еще что, – добавил Пивоваров, – по моей информации скоро на рынке должны появиться часы. Очень любопытные и редкие часы. Они, правда, не русские, а швейцарские, но имеют непосредственное отношение к одному очень известному русскому человеку. Так вот, – депутат выразительно взглянул на Лену, – меня они очень интересуют.

«Ах вот зачем ты пришел, – догадалась Андреевская. – Почему-то решил, что часы эти будут в моем поле зрения, и решил обозначить свой интерес. Дорин, Дорин, тебе пора возвращаться».

И словно в ответ ее мыслям зазвенел телефонный звонок.