моего племянника, именующего себя Бартоломью, и путешествие мы предприняли якобы для того, чтобы…

В: Знаю. Навестить тётушку из Бидефорда.

О: Точно так.

В: А не давал он намёка, что за ним следят, что к нему приставлены соглядатаи?

О: Прямых улик он не приводил, однако из его слов явствовало, что некоторые лица ни перед чем не остановятся ради того, чтобы разлучить его с любимой, и станут чинить ему многоразличные препятствия.

В: О каких лицах он, по вашему разумению, говорил: о своих ли родных или о семействе девицы, о её опекуне?

О: Мне сдаётся, что о первых, сэр. Как-то раз он упомянул своего старшего брата, каковой был в одних мыслях с их отцом, и мистер Бартоломью с ним так раздружился, что едва разговаривал.

В: Раздружился за то, что тот не вышел из отцовской воли?

О: За то, что тот, подобно отцу, ставил стремление нажить богатство и прибрать к рукам отменное поместье выше сердечной склонности влюблённого.

В: Вы покамест ни словом не обмолвились о пресловутом Фартинге и горничной.

О: Мы порешили приискать мне слугу. Мистер Бартоломью спросил, нет ли у меня на примете надёжного сметливого человека, который справился бы с этой ролью и в пути оборонял нас от грабителей и тому подобных напастей. Я вспомнил одного такого.

В: Как его зовут?

О: Но он, право же, ни в чём не виноват. Я — и то выхожу грешнее его. По крайности в этой истории.

В: Отчего такое добавление — «по крайности в этой истории»?

О: Когда я с ним ещё давно познакомился, он служил привратником в Дрюри-лейн[67]. Но вскоре его отставили за небрежение. Слабость у него была: любил выпить. Среди моих сотоварищей такой порок, увы, не редкость.

В: Он тоже актёр?

О: Прежде, похоже, подвизался в актёрах. Нынче при случае играет слуг и шутов: есть у него кой-какой комический дар. По рождению он валлиец. Однажды я пригласил его сыграть Привратника в «Макбете» вместо занемогшего актёра: другой замены не нашлось. Он имел некоторый успех, и мы было хотели и впредь давать ему роли, да вот незадача: даже на трезвую голову ни одной роли путём затвердить не мог, разве что самые короткие.

В: Как его имя?

О: Дэвид Джонс.

В: И вы говорите, что в последний раз видели его первого мая?

О: Да, сэр. Или, если быть точным, в последний день апреля, ибо в ту же ночь он тайком от нас бежал.

В: Дальше он ни с вами, ни с мистером Бартоломью не последовал?

О: Нет.

В: В своё время поговорим и об этом. С тех пор вы с ним не встречались? Не получали о нём или от него никаких известий?

О: Видит Бог, не получал. Дней десять назад мне на улице повстречался один его приятель, так он тоже вот уже четыре месяца не имеет о нём известий.

В: Вам известно, где он проживал?

О: Знаю только, что прежде он всё, бывало, попивал пунш в заведении на Бервик- стрит. По возвращении в Лондон я там несколько раз о нём справлялся. Он туда не захаживал.

В: Мы ведь ведём речь о Фартинге?

О: Именно. Он, нас тайно покидая, на прощание оставил мне записку, в коей сообщал, что отправляется в Уэльс проведать матушку. Она живёт в Суонси. Джонс мне как-то сказывал, она содержит захудалый кабачишко. Но так ли это и к ней ли он подался, мне неведомо. Тут мне вам больше помочь нечем.

В: Вы его наняли?

О: Я привёл его к мистеру Бартоломью. Тот посмотрел и остался доволен: крепкий малый, из себя удалец, оружие носит лихо, управляется с лошадьми. Решили взять. Однажды мне случилось играть с ним в «Офицере-вербовщике» мистера Фаркера[68], Джонс изображал пьяного сержанта, бахвала и забияку. Публика ему рукоплескала, хотя не по заслугам честь: он и сам до начала представления так натянулся, что ему уже не было нужды — да и невмоготу — являть свой талант, если б он его и имел. Но для успеха нашего замысла ему было предложено в путешествии держаться этой роли.

В: За какую плату?

О: За десять гиней. Одну в задаток, остальные при конце путешествия, чтобы не спился с круга. Это не считая прожитка.

В: Вы с ним так и не разочлись?

О: Нет, сэр. Как вы увидите дальше, он получил лишь малую часть. Это ещё одна непонятность в этой истории — отчего он ударился в бега, когда ему вот-вот должны были отдать заработанное.

В: Его посвятили в те же тонкости, как вас?

О: Он знал лишь, что нам предстоит путешествие под вымышленными именами. О делах сердечных мы умолчали.

В: Уговаривать его не пришлось?

О: Ничуть. Я дал ему слово, что наша затея не заключает в себе никакого злодеяния, и он поверил. Он ведь многим мне обязан.

В: Чем это вы его разодолжили?

О: Я, как уже сказывал, давал ему роли. А когда он лишился места в Дрюри-лейн, выхлопотал ему должность. Случалось — ссужал помалу деньгами. Он хоть и повеса, но не мошенник.

В: Что за должность вы ему добыли?

О: Кучера у покойной миссис Олдфилд. Но ей пришлось его рассчитать — за пьянство. С тех пор он перебивался из куля в рогожку. То писцом у нотариуса, то мойщиком окон — да Бог весть кем ещё. В последнее время портшезы носил. Одно слово, голь перекатная.

В: А по мне, он всё-таки мошенник.

О: Главное, сэр, что отведённая роль, по театральному выражению, была ему как раз по фигуре. Он большой охотник выхваляться в дружеской компании. Да и рассказчик лихой, сто историй в кармане носит! Поскольку же человек мистера Бартоломью глух и нем, мы рассудили, что такой сотоварищ, как Джонс, нам и надобен: будет отвлекать на себя внимание честной публики, когда станем останавливаться на ночлег. При всём том он даже во хмелю умеет держать язык на привязи, малый не дурак, а в рассуждении честности не лучше и не хуже прочих.

В: Хорошо. Что вы имеете сообщить о горничной?

О: Забыл сказать: мистер Бартоломью с самого начала предупредил, что она поедет с нами. Но присоединилась она к нам лишь в Стейнсе. Мистер Бартоломью объяснил, мол, это и есть та самая наперсница юной леди, которую прогнали с места за пособничество влюблённым; после чего он увёз её в Лондон и взял над ней попечение, а теперь вот везёт к прежней хозяйке. Я поначалу не очень к ней приглядывался. Вижу — обычная горничная, каких много.

В: Он называл её Луиза? Вы не слышали, чтобы он звал её иначе?

О: Луиза, сэр. Других имён я не слыхал.

В: Вы не нашли её чересчур изнеженной и спесивой для таковой должности?

О: Отнюдь нет, сэр. Напротив, молчунья и скромница.