Слова «воинского сословия» были откровенной отсебятиной, но зато, кажется, никто не заметил, что было пропущено обещание беспрекословно подчиняться приказам. Мишка рассчитывал на то, что термин «воинское сословие» прикует к себе внимание ратников, как всегда случается, когда оратор удачным, коротким и емким термином описывает комплекс проблем, более всего волнующих аудиторию. В данном случае озвученная формулировка четко и недвусмысленно проводила границу: вот мы, а вот все остальные. Это не могло не привлечь внимания и не понравиться. Судя по реакции ратников, прием удался, и Мишка решил продолжить так, чтобы еще некоторое время держать на себе внимание аудитории, оставляя ее в убеждении, будто все идет так, как надо. Даже лучше, чем предполагалось. Он поднялся на ноги и, согнувшись в поклоне, положил перед собой на землю меч, отнятый у Тихона.

— В знак почтения и преданности Младшая стража кланяется воинам ратнинской сотни мечами, добытыми отроками в походе!

Меч был, конечно, не тот, но все поняли Мишкин символический жест правильно. Секунда тишины, а потом невнятный, но явно одобрительный говор — проняло!

— Встать! Равняйсь! Смирно! Слава ратнинской сотне!

— Слава ратнинской сотне! — дружно и, что особенно порадовало, весело откликнулись отроки.

Повтором здравицы Мишка подчеркнул окончание своего «выступления», передавая бразды правления дальнейшим действом жрецу.

«Интересно, кто же там — под медвежьей головой — прячется? Некоторых, конечно, и в масках узнать можно — вон рыжая бородища Луки Говоруна, а вон дед, десятник Егор — еще не до конца зажившая рана от стрелы, ратник Гаврила Пузан — с таким брюхом ни под какой маской не спрячешься…»

— А конь-то Утинка[18] и меч его! — прервал Мишкины размышления чей-то возглас.

«М-да, сэр, кликуха-то у Тихона в Перуновом братстве отнюдь не почтенная».

— Заткнись! Не к месту болтаешь! — зло рявкнул Лука, давно опознавший коня и оружие племянника. И тут же, сам себе противореча, спросил: — Что с ним?

Мишка уже было открыл рот для ответа, но сзади раздался голос кого-то из ратников, гонявших его по лесу (Мишка даже и не заметил, как они подъехали):

— Без памяти он… всю морду на сторону свернуло… к Настене повезли. Я велел сказать, что с коня неудачно упал.

Все взгляды опять скрестились на Мишке, постаравшемся изобразить спокойствие и достоинство, что «в костюме Адама до грехопадения» сделать было весьма непросто. Среди ратников прошелестело слово «Бешеный», и на капище воцарилась тишина — похоже, каждый пытался представить себе, что же такое сотворил с Тихоном этот непонятный мальчишка, как ему это удалось и что бы делал он сам, окажись на месте Тихона.

— Тихо! — подал наконец-то голос жрец. На капище и без того стояла тишина, по всей видимости, он таким образом просто привлекал к себе внимание присутствующих. — Сегодня мы собрались, чтобы решить: можем ли принять в свои ряды новых братьев и… — пауза получилась какая-то неуверенная — … принять… либо не принять волю князя Вячеслава Владимировича Туровского, пожелавшего видеть нашим сотником брата Корзня.

«Мать честная! Да это же староста Аристарх! Ни хрена себе «гражданская администрация», он же сейчас главнее деда! А чего ж он в отставку-то просился, когда десятники между собой передрались и Пимена пристрелить пришлось? Не хотел руководить собранием, которое может деда сотником не утвердить? О, сколько нам открытий чудных… дарует неведение! Оказывается, дед все это время по краю ходил! И вместе с ним ратнинская сотня — нового сотника дед избрать не позволил бы, как пить дать не позволил бы! Для того и бояр назначил, и крепость строить помогал, как мог. Расколол бы остатки сотни, ушел бы с верными людьми в крепость и увез бы с собой жалованную грамоту Ярослава Мудрого — живите, как хотите! Но слово держит — не бросает сотню до последнего. А риск-то каков — если не утвердят, могут и прикончить. Все при оружии, схватятся между собой… черт мне подсунул Тихона — Лука на меня обозлился, может и деда подвести… или останется выше этого? Блин, без самострела, как голый… так и есть голый — ничем помочь не смогу. Или уже смог? Шоу-то впечатление произвело…»

— …Но сейчас хочу держать с вами, братие, совет совсем о другом! — продолжал между тем Аристарх. — Я стар, а ученика, которому наше братство, во благовремении, передать мог бы, до сих пор не обрел. До сего дня не обрел… а ныне узрел достойного! Зрите и вы! — Аристарх ткнул посохом в сторону Мишки. — Отрок сей любим светлыми богами славянскими и в то же время осенен благодатью Христовой! Ни ведуньи, ни волхвы заворожить его неспособны, темным же силам он умеет противостоять как никто из нас! В воинском деле изряден не по возрасту, книжной премудрости сподобился и на пользу ее обернуть умеет. Оприч того, прошел испытание кровью, смертью и каленым железом, храбрость и ловкость выказал, даже и нынешней ночью не сплоховал!

Аристарх умолк и, неловко поворачиваясь всем корпусом под тяжелой медвежьей шкурой, оглядел присутствующих. Ратники внимали — ни звука, ни движения, тишину нарушали лишь потрескивающие в костре поленья.

— Отдельный сказ о том, что он в бою спас жизнь одному из десятников, а руками Младшей стражи — многим и многим из вас! И это — главное! Высшие силы одарили его умением повелевать, и под рукой его вызревают новые воины, новые братья Перуновой дружины! Открылось мне ныне! Радуйтесь, братие, прозреваю славное будущее нашего братства, не измельчает оно с нашим уходом по Звездному Мосту[19], не сгинет в безвестности, но продолжится во многих коленах ратнинских родов!

Аристарх снова сделал небольшую паузу и громко вопросил:

— Кто может назвать более достойного?

Ответом была тишина.

— Кто может назвать более достойного? — повторил вопрос Аристарх. — Говорите сейчас, ибо потом я уже не услышу!

Снова тишина.

— В третий раз вопрошаю: кто может назвать более достойного?

На этот раз пауза была более длинной. Аристарх не спрашивал согласия, не желал слушать возражения или комментарии, он просто задал вопрос, на который у ратников не было ответа.

— Подойди, отрок!

Мишка обогнул костер и по знаку Аристарха опустился перед ним на колени. Жрец положил ему на плечо посох из темного дерева, обвитый чеканными серебряными молниями, и торжественно провозгласил:

— Нарекаю тебя, брат, именем Окормля![20] Под сим именем впредь знаться тебе в братстве Перуновом. Встань.

Аристарх накинул на Мишку край медвежьей шкуры, прижал к себе, словно подчеркивая свою близость с новым собратом Перуновой дружины и вдруг командным голосом заорал: