Раздался шорох и движение в зале, пока все снова усаживались по местам, потом голос лорда- гофмейстера[144] – в котором Фелисия с удивлением узнала сэра Герберта Тарпона, несмотря на его длинный белый парик и черную официальную мантию – назвал имя первого рыцаря. Было ясно, что сэр Герберт тоже продвинулся по службе.
Фелисия откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Очередь Робби наступит еще не скоро.
– Да, – твердо сказала она. – В конце концов все оказалось к лучшему.
– Мистер Роберт Джиллс Вейн!
Фелисия услышала, как назвали его имя, и увидела, как он приблизился к королю – размеренным, полным достоинства шагом.
Король Георг VI удовлетворенно закивал, когда зачитали список заслуг Робби перед театром. Один из приближенных короля подал Робби знак, и Робби, как делал это десятки раз на сцене, опустился на одно колено, склонив голову, а король слегка прикоснулся к его плечу мечом. Фелисия невольно поежилась при виде ярко сияющего клинка.
– Встаньте, сэр Роберт, – услышала она высокий чуть надтреснутый голос. Где-то в середине процедуры посвящения ей показалось, что король устал и начал говорить невнятно, но вид Робби вернул ему силы, вероятно, потому, что Робби напомнил королю о многочисленных вечерах, которые тот проводил в театре в прежние более счастливые времена, или потому что осанка Робби была по-театральному безупречной.
Георг VI наклонился и надел на склоненную шею Робби ленту со знаком отличия рыцаря-бакалавра, потом просто, как один англичанин другому, пожал Робби руку и тихо сказал ему несколько слов. Робби засмеялся, церемонно, как требовали правила, поклонился, отступил на четыре шага назад и занял свое место в ряду новоиспеченных рыцарей. Он помахал Фелисии рукой и подмигнул ей. Она никогда не видела его более счастливым.
– Славный, добрый малый, – произнес Гарри, изо всех сил сжав руку Фелисии. Слезы струились по его щекам, губы дрожали. Фелисия была поражена: она никогда не видела, чтобы он плакал. Потом она поняла, что Гарри плачет при виде своего монарха. Конечно же. Даже самые несентиментальные англичане могли расчувствоваться в присутствии своего короля, а Гарри Лайл не был исключением.
Она сама тоже плакала, но при всей ее преданности трону, по совершенно другой причине. Она быстро вытерла слезы.
Поддерживая Гарри под руку, она помогла ему выйти во двор, где их ждал Робби.
– Король спрашивал о тебе, – сказал Робби, когда они, чуть смущенно, как показалось Фелисии, позировали фотографам. – Сказал, что любимая пьеса королевы – «Безумие Мейфер», и что она хотела узнать, как тебе удается оставаться такой же красивой, как прежде.
– И что ты ему ответил?
– Я сказал: «Сир, не просто такой же». – «Не такой»? – Его величество был явно озадачен. – «Нет, сир, – сказал я, – мисс Лайл еще более красива, чем раньше.»
– Льстец!
– Вовсе нет.
Один из фотографов крикнул им:
– Один поцелуй для фото!
Робби, который смотрел на них со своим самым серьезным выражением, как первый рыцарь в английском театре этого десятилетия, нахмурился, будто счел их просьбу слегка неуместной, но Фелисия не медлила ни минуты. Она обвила его руками за шею, прижалась к нему, подняв к нему лицо с тем самым выражением, которому многие годы завидовала не одна актриса, но так никто и не сумел повторить: ресницы опущены, губы полураскрыты настолько, чтобы были видны ее белоснежные зубы, шея изящно изогнута, как у лебедя…
Это было лицо, которое просто требовало поцелуя – «великолепное выражение эротической покорности», по словам одного критика, «воплощение того факта, что женские особи более опасны, чем мужские», по словам другого; и к черту их обоих, подумала Фелисия, что они об этом могут знать?
Она приготовилась, что он поцелует ее, как Джульетту, целомудренно; или как леди Макбет, чувственно; или как Клеопатру, страстно; или как Дездемону, настороженно; и он не подвел ее – на этот раз.
С улыбкой он наклонил голову и нежно поцеловал ее в губы – безупречный крупный план, постепенно ослабевающий поцелуй, такой безупречный, что она почти ждала, что раздадутся аплодисменты.
– Этот был для репортеров, – сказала она и поцеловала его уже страстно, и вокруг вновь защелкали фотовспышки. – Вот этот настоящий!
Фелисия посмотрела ему в глаза, как делала это прежде, и рука об руку они повернулись лицом к фотокамерам, «лучезарно» улыбаясь (как завтра напишут об этом в газетах).
Они прошли сквозь толпу репортеров к воротам, Гарри шаркающей походной следовал за ними, огрызаясь на представителей прессы, которых он презирал, придерживаясь принципа, что имя джентльмена должно появляться в газете только, когда он родится, женится и умирает, и то исключительно в «Таймс».
– Нет, я не ее отец, черт возьми, – услышала Фелисия его раздраженный ответ, – и не его.
Она знала, что отрицать что-либо было бесполезно. Половина газет – те, которые больше читает публика – все равно все исказят. Никто никогда не знает правды о жизни других людей – особенно когда утверждает, что ему все известно.
Фелисия крепко держалась за Робби, пока они шли через толпу репортеров, и они расступались перед ними. На тротуаре их ждал Гиллам Пентекост, улыбавшийся так, будто это он все устроил, Тоби – который, как предполагала Фелисия, будет следующим на очереди после Робби, и Филип, делавший над собой колоссальное усилие, чтобы скрыть зависть, которую он явно чувствовал.
Несколько мгновений они постояли все вместе, пока репортеры делали снимки. Фелисия почувствовала, как Филип, стоявший рядом с ней, взял ее за руку.
