Мог ли он узнать о ней и Марти? – подумала она. Но откуда? Все, что ей удалось из него вытянуть, было обещание поговорить с ней позднее, которое в устах Робби могло означать надвигающуюся грозу – а пока ему надо было переодеться и отдохнуть, как, впрочем, и ей тоже. Спектакль, как и боевые действия, предполагал определенную дисциплину, и ее нельзя было нарушать.

Фелисия ушла в свою гримерную, Робби – в свою, и они не видели друг друга до тех пор, пока вновь не оказались на сцене; на этот раз Робби казался даже более разгневанным, чем раньше. Если бы речь шла о ком-то другом, она могла бы приписать его гнев действию алкоголя, и ей даже показалось, что она почувствовала запах виски – но это было слишком невероятно, и она отбросила эту мысль.

К следующему антракту они оба были в изнеможении. Фелисия взяла зажженную сигарету у одного из рабочих сцены и попыталась поговорить с Робби, пока он не ушел к себе в гримерную – но как на зло на лестнице появился Тоби Иден, попыхивающий своей трубкой, и выбрал именно этот момент, чтобы сообщить ему о смерти Рэнди Брукса.

Фелисия видела, как Робби схватился за поручни лестницы, будто боялся упасть. Она протянула руку и дотронулась до его руки, как бы стараясь сказать, что она понимает его чувства, но он просто посмотрел на нее как на совершенно чужого человека и стал медленно подниматься наверх. Она хотела крикнуть, что это не ее вина, Что она разделяет его горе, но ее костюмерша уже подавала ей отчаянные знаки, что пора переодеваться.

Самое худшее было еще впереди, и яростная игра Робби вызвала в ней еще больший страх. Сейчас в течение получаса она должна была терпеть его обвинения в измене, в предательстве, должна была стоять рядом с ним, пылающим гневом, как дерзкий путешественник осмелившийся заглянуть в кратер вулкана. Робби больше не играл – его собственные чувства, не поддающиеся контролю, сливались с ролью.

Она явственно ощущала его гнев – холодный резкий запах, который поднимался над запахом пота и театрального грима, и по установившейся в зале напряженной тишине понимала, что ее игра была такой же подлинной, как и его, что ее страх был искренним. Она посмотрела ему в лицо, не замечая ни утолщенного носа и губ, ни черной кожи, ни курчавого седого парика, видя только его глаза – темно-синие, с золотыми искорками, безумные от горя и ярости, глаза жестокого незнакомца – глаза, внезапно в ужасе подумала она, глаза смерти…

Она, как могла, старалась держать себя в руках, но продолжала дрожать как лист, ее голос срывался, по телу струился пот – это у нее, которая никогда не потела даже под самыми сильными софитами!

Момент, которого она боялась, настал – момент, когда он взял подушку, чтобы задушить ее.

Даже при обычных обстоятельствах эта сцена безумно пугала ее, но сегодня она была на грани обморока, уверенная, что его руки со всей силы прижмут подушку к ее лицу, и она задохнется. Глаза Робби, казалось, стали совершенно безжизненными, такими же черными и сверкающими, как его кожа, в резком свете огней рампы.

Она узнала его слова даже не слыша их:

Она похолодела, когда он прижал подушку к ее лицу. Он резко толкнул ее на кровать, придерживая ее коленом, и, отчаянно хватая ртом воздух, Фелисия со всей ясностью поняла, что он собирается убить ее сейчас, здесь, на сцене в присутствии полутора тысяч зрителей.

В легких у нее не осталось воздуха. Грудь пронзила острая боль. Она увидела яркие цветные искры перед глазами. В ушах появился гул, будто она тонула в воде. Ее охватил такой ужас, с которым она была не в силах справиться.

Она начала вырываться, брыкаться, оттолкнула Робби, который от неожиданности отпрянул и растерянно выронил подушку. Потом даже не осознавая, что она делает, и не понимая, откуда у нее взялись силы, она испустила вопль, эхом зазвеневший в зале, который никто из присутствующих не принял бы за элемент спектакля, и закрыв лицо руками, убежала со сцены.

Она не остановилась, пока не оказалась на улице, прямо в театральном костюме, продолжая слышать у себя за спиной его голос…

Продолжая дрожать от страха, Фелисия стояла молча в своей собственной гостиной, будто никогда не бывала здесь прежде. Наконец молодой человек рядом с ней нарушил молчание.

– Если бы это все было моим, я бы остался здесь навсегда, – с трепетом в голосе прошептал он.

– Ну, это не твое. А я не могу здесь оставаться.

Судьба снова свела ее с Билли Довом, который, как обычно, стоял на своем привычном месте у отеля «Ритц». На этот раз, увидев Фелисию в костюме Дездемоны, он узнал ее – и понял, в каком она была состоянии.

Он нашел для нее такси и помог добраться домой, но она не могла оставаться в своем доме – она поняла это сразу, лишь только открыла дверь. Она опозорила Робби и погубила свою карьеру, точно так же, как и его. На утро весь Лондон будет говорить, что она сумасшедшая; вероятно, она действительно такая.

Какая ирония судьбы, думала она – ее дважды выручил молодой человек, который был и, возможно, продолжает оставаться, любовником ее мужа. Это уже не имело для нее значения. Самое главное было то, что ей нужно было время, и чем дольше она задерживалась в доме, тем меньше его у нее оставалось. В любой момент Робби мог начать разыскивать ее. Она не могла встретиться с ним до тех пор, пока все не уладит. Она погубила карьеру Робби. Но по крайней мере она могла помешать Марти разрушить его жизнь.

– Билли, – сказала она, – мне надо исчезнуть отсюда. Я не могу поехать в гостиницу. Об этом завтра же напишут во всех газетах. Может быть, у тебя есть место, где бы я могла остаться?

Он растерянно посмотрел на нее.

– Остаться? Вы?

– Мне надо все обдумать. Ты знаешь моего мужа, не так ли?

Билли кивнул. Фелисия вспомнила о фотографии, которую она взяла в столе Марти Куика. Да, подумала