личности – странного сочетания манер сельского помещика и эстета. Фелисия поежилась, оказавшись в ней. Комната пробудила в ней неприятные воспоминания.

Перед камином стоял большой кожаный диван, на котором девчонкой она провела много часов унижения и стыда. Над камином висел портрет XVIII века работы Ромни, [130] на котором была изображена тогдашняя леди Лайл. Фелисия всегда видела в ней поразительное сходство с собой. Другие картины в комнате были менее традиционными – «Обнаженная» Климта,[131] такая изломанная и декадентская, что в английской провинции казалась не только инородной, но и вызывающей, пейзаж Утрилло,[132] рисунок одного из прерафаэлитов,[133] который она всегда любила, маленькая ню Модильяни[134] и один из закатов Тернера, сверкающий красными и золотыми красками на темной поверхности дубовых панелей. Хромированная скульптура Бранкузи, то ли птица, то ли стилизованный фаллос, возвышалась на мраморной подставке, на которую Гарри Лайл – наверняка не случайно – повесил собачьи поводки и плетки. На полу лежал бесценный бухарский ковер, которому Фелисия так и не смогла найти равного по красоте рисунка, но на нем были разбросаны старые подушки, на которых спали, похрапывая во сне, самые старые и привилегированные из многочисленных собак Гарри.

Гарри прошел мимо них к столу с бутылками и приготовил им обоим выпить. Серебряные щипцы для льда с их маленькими зубцами в детстве всегда привлекали Фелисию. В них ей виделось что-то зловещее, они казались ей инструментом пыток, и она вздрагивала всякий раз, как Гарри брал их в руки. Иногда ей снились страшные сны, в которых она видела эти сверкающие щипцы красными от крови. Она и сейчас поежилась, увидев, как Гарри взял их в руки, чтобы достать лед и положить ей в бокал.

Он тяжело опустился в свое любимое кресло, вздохнул и положил одну ногу на маленькую скамеечку. В комнате всегда присутствовал характерный запах, который у Фелисии ассоциировался с Гарри – запах старой кожи, собак и сигарного дыма. Гарри Лайл был настолько старомоден, что не курил в доме, за исключением этой комнаты и столовой во время званых обедов, когда дамы удалялись в гостиную. За его спиной у стены стоял старинный угловой буфет, ключ от которого он носил на цепочке для часов. Фелисия невольно подумала, хранит ли Гарри по-прежнему в нем свою коллекцию того, что он любил называть «эротикой» – собачьи плетки, искусно сделанные кованные цепочки, приобретенные в какой-нибудь мрачной лавчонке на окраине Парижа, набор ремней и масок, тщательно подобранные книги, переплетенные в прекрасную кожу, альбомы фотографий, которые когда-то одновременно вызывали в ней отвращение и завораживали ее… Она сказала себе, что больше не боится его, и даже на мгновение почти поверила в это.

– Ты так и не ответил на мою просьбу, – сказала она.

– Какую?

– Мне нужно, чтобы ты подтвердил мою историю.

– Ах да. Ренуар. Чертовски глупая история. Совершенно не в твоем духе.

– Согласна, но другой у меня нет. – Она видела, как Гарри отпил пару глотков из своего бокала, его прежняя энергия, кажется, возвращалась к нему. – Я прошу о таком незначительном одолжении, Гарри, – сказала она. – После того, что было между нами, это такая малость.

– Вот как? Я не в первый раз таскаю каштаны из огня для тебя, верно? И так мало получаю взамен.

– Ты хочешь заставить меня умолять?

– Такая мысль действительно приходила мне в голову. Когда-то тебе это так хорошо удавалось, но полагаю, мы все с годами научились новым трюкам. Или забыли старые. – Он усмехнулся. – Мы хорошо проводили время в этой комнате, на этом самом диване, помнишь, дорогая?

– Ты проводил хорошо. А я не хочу даже вспоминать об этом.

– И я слышу, как после стольких лет в тебе заговорила совесть? Ты была очень послушной ученицей, моя дорогая. И послушной жертвой. В этом часть твоей привлекательности, даже сейчас, не так ли? Иллюзия незащищенности – это самое сильное возбуждающее средство.

– Для некоторых мужчин.

Гарри пожал плечами.

– Точнее сказать, для тех мужчин, которые тебе нравятся, моя милая. Жаль, что Робби не один из них. – Он посмотрел на нее поверх края своего бокала, довольный тем, что теперь он владел ситуацией. – А что, если бы я сказал, что выполню твою просьбу, если ты разденешься донага и встанешь передо мною на колени?

Фелисия почувствовала, как у нее от гнева вспыхнуло лицо.

– Я бы послала тебя ко всем чертям, Гарри, – сказала она, стараясь оставаться спокойной и сдержанной.

– Ты краснеешь. Очень милый – и неожиданный – эффект. Скромность тебя украшает, должен заметить, даже если она появилась в тебе довольно поздно. – Он засмеялся, показав крепкие белые зубы. Как и отец Фелисии, Гарри был не только дьявольски красив, но с годами стал еще лучше, как часто бывает с английскими мужчинами. Фелисию раздражало, что она по-прежнему находила его привлекательным. – Не волнуйся, – сказал он. – У меня никогда не возникало желания повторить прошлое, даже если бы я мог. Мне просто было любопытно узнать, что ты скажешь.

– Гарри, у Марти Куика есть восхитительная вульгарная фраза, которую он любит повторять: «Перестань тянуть меня за член». Если ты не понял, могу объяснить. А пока – перестань тянуть меня за член! Если не хочешь мне помочь, не надо! Я не встану перед тобой на колени.

Он кивнул, явно довольный собой.

– Смелая речь. Я готов тебе аплодировать. Но мы оба с тобой знаем, что все это притворство, верно? В конце концов ты сделаешь все, чтобы помешать Робби узнать правду – все что угодно. Если хочешь знать, я думаю, что это своеобразная форма любви: то, как ты охраняешь его – или его иллюзии. Я многие годы делаю тоже самое для Мод.

– Я никогда не видела у тебя ни малейшего признака любви к ней.

– Значит, ты ни черта не понимаешь в любви, – бросил он; его хорошее настроение тут же исчезло. Это вновь был Гарри Лайл, которого она помнила и боялась. В ее детстве такие смены настроения обычно сопровождались физическим насилием, и даже сейчас она невольно съежилась, приготовившись к удару. Но