Снаружи раздался вой сирены, потом где-то высоко над головой тяжело загудел самолет-снаряд V-1. Элис засопела еще громче, нервно сжимая в руке носовой платок.

Этот гул напомнил Фелисии бухту Иден-Рок, где у причала стояли шикарные моторные лодки с невыключенными двигателями; их низкий монотонный звук связывался у нее с продолжительными застольями под навесом в окружении цветов…

Потом раздалась серия коротких взрывов, когда зенитки открыли огонь; задребезжали стекла в окнах – и совершенно неожиданно наступила зловещая тишина.

– О Боже! – простонала Элис. Это был момент, которого боялся каждый. Когда двигатель V-1 замолкал, самолет-снаряд начинал падать, сначала медленно, планируя на своих маленьких уродливых крыльях, потом резко устремлялся вниз и взрывался от удара о землю. Одного такого снаряда было достаточно, чтобы уничтожить целый квартал домов, а пятнадцати или двадцати секунд между отключением двигателя и взрывом было мало, чтобы спрятаться в убежище – в лучшем случае, при желании можно было прочитать молитву, но у Фелисии такого желания не было.

– О, замолчи, Элис, – отрывисто сказала она. – Это где-то далеко.

– Слушаюсь, мисс. – Элис закатила глаза, как испуганная лошадь, но она больше боялась не угодить Фелисии, чем быть разорванной в клочья немецкой бомбой, поэтому продолжала расправлять складки платья своей хозяйки, беззвучно шепча молитвы. Раздался взрыв такой силы, что от него захватило дух – очевидно, снаряд разорвался совсем близко. Шторы всколыхнулись, весь дом, кажется, подпрыгнул и потом опустился на землю, посуда попадала и разбилась вдребезги. За окном все почернело от дыма и обломков; вдалеке завыла сирена скорой помощи и раздались свистки полицейских, потом послышались первые крики раненых.

– Ну что я тебе говорила? – раздраженно сказала Фелисия.

Как все в Англии, она была по горло сыта войной, а самолеты-снаряды стали последней каплей, переполнившей чашу терпения; они свидетельствовали о том, что смерть превратилась в чисто механическое явление, и в самолете уже был не нужен летчик, чтобы сбрасывать бомбы. И это в 1944 году, думала Фелисия, ты сидишь в своей ванне, в которой на четыре дюйма налито теплой воды, с крохотным кусочком мыла, дрожишь от холода и ждешь, когда тебе на голову упадет бомба и разнесет тебя на мелкие кусочки.

Робби, то ли интуитивно, то ли сам разделяя общее мнение, почувствовал изменившееся настроение публики. Люди уже не хотели, чтобы их вдохновляли на подвиги. Интерес к патриотическим пьесам пропал – никто больше не хотел смотреть «Генриха V», не хотели слышать: «О Англия! Ты дивный образец величия душевного!»[105] – вместо этого все жаждали любви, страсти, высоких чувств, чего угодно, только не упоминания о войне и духе патриотизма.

Выбор «Отелло» оказался гениальной находкой, потому что эту пьесу никак нельзя было связать с современной ситуацией или найти в ней параллель с Гитлером и военной обстановкой. В эпоху, когда хладнокровно убивали миллионы людей, интерес прессы и общественности вновь обратился к тем, кто погибал за любовь – и доказательством тому должен был служить Отелло…

Дрожащими руками Элис надела шляпку на голову Фелисии и приколола ее к волосам. Приятель Бобби Лонги создал эту модель специально для свадьбы; во время войны мода в основном касалась шляп, на которые требовалось лишь несколько лоскутков ткани и не нужно было тратить карточки, выдававшиеся на одежду. Перед войной никто не хотел носить шляпы; теперь они стали очень модными, и чем необычнее и экстравагантнее, тем лучше. Эта шляпка была именно такой: игривой, вызывающей и – честно сказать – смешной; что-то вроде тюрбана из серых кружев и бархата, на котором был укреплен султан из перьев, приколотый сбоку бриллиантовой брошью, той самой, что подарил Фелисии Чарльз на первую годовщину их свадьбы.

Она чувствовала, что Робби, вероятно, уже дошел до точки кипения. Без сомнения, он давно высчитал точное количество времени, необходимое им, чтобы добраться до Кэкстон-Холла, и даже добавил пять- десять минут на всякий случай. Все же даже делая поправку на это, Фелисия понимала, что не может больше задержаться ни на минуту.

– Ну, ладно, сойдет, – пробормотала она то ли себе, то ли Элис.

У Элис был удрученный вид.

– О мисс, вы выглядите прекрасно как никогда, – сказала она и опять засопела, но на этот раз потому что глаза у нее были на мокром месте. – Это, должно быть, такой счастливый день для вас, мэм, только вы почему-то совсем не рады.

Самое ужасное, подумала Фелисия, что эта глупая женщина с ее постоянным сопением была права. Она действительно не испытывала радости. Ей вовсе не хотелось, чтобы кто-то называл ее «миссис Вейн» или даже «леди Вейн», если до этого дойдет, хотя она подозревала, что это все же случится и очень скоро. Она не могла избавиться от мысли, что их брак был своего рода платой за рыцарское звание, которое должен был получить Робби, и несмотря на то, что он все отрицал, ему ясно дали понять: не будет свадьбы, не будет и дворянства.

Фелисия тряхнула головой. Какие неподходящие мысли приходят ей в голову в день свадьбы, тем более что она не имела права так думать. Много лет она хотела выйти замуж за Робби, но постепенно свыклась с мыслью, что это станет, возможно, очень не скоро. Она знала, чего Робби хотел больше всего – собственных детей и семью, вроде той в которой он сам вырос, только без бедности и страданий, омрачавших его детство, и Фелисия не решалась ему сказать, что этого никогда не будет, утешая себя тем, что раз они не могут пожениться, то нет необходимости говорить правду.

Если Робби должен был узнать правду, то у нее была сотня возможностей сделать это раньше, или по крайней мере, вчера. Через несколько минут они обменяются кольцами, и уже будет поздно что-либо говорить без того, чтобы не разрушить их брак. Конечно, он может так ни о чем и не узнать; у него нет причин подозревать, что в этом замешано что-то иное, кроме воли случая или особенностей организма. В конце концов, кто об этом знает?

Но один человек все же знает, напомнила она себе, и знает очень многое. Как раз в этот момент раздался стук в дверь – не осторожный и вежливый, а решительный и грубый.

– Черт возьми, поторопись, – услышала она за дверью голос дяди Гарри. – Все ждут только тебя.

– Я будут через минуту.

– Надеюсь.

– Между прочим, что ты делаешь здесь наверху?